Папа, прости маму! (СИ) - Смирнова Юлия. Страница 4

Смутную тревогу ощущала и Лола; я видел, что предчувствие надвигающейся беды давило на её сердце невообразимой тяжестью: иногда она горестно вздыхала, оставаясь одна; порой даже плакала без причины. И я дал себе слово найти и устранить всё, что мешало ей быть счастливой — а значит, и мне вместе с ней.

Лола всё ещё боится меня… не вполне доверяет мне и миру, откуда родом. Считает, что к матери у неё проснётся слепое доверие, и она наконец почувствует себя защищённой. Эта мысль невыносимо бесит, но я сдерживаюсь. Ревниво спрашиваю:

— Доча, вот скажи… если обладаешь мной — зачем тебе любить ещё кого-то? У тебя ведь есть я. Отец, о котором ты даже не смела мечтать.

Лола задумывается. Наконец спрашивает:

— Ну, у тебя самого ведь всё время есть ты — верно?

— С этим не поспоришь, — соглашаюсь я, не понимая, куда она клонит.

— Ну и зачем тебе любить ещё кого-то? Например, меня? Если у тебя постоянно есть ты? Зачем ты тогда искал меня… зачем нашёл? И жениться — вообще зачем надо было? Ну, раз у тебя есть такой мощнейший ты?

Я понимаю, что у меня под боком растёт одарённый Наблюдатель… только вот захочет ли она продолжить семейное дело — вопрос.

У меня звонит телефон — это бывшая.

— Можешь приехать сегодня вечером, — с непередаваемым презрением выговаривает она. — На сей раз без обмана.

Я отключаюсь, так и не сказав ничего в ответ. Дочь, всё это время пристально смотревшая на меня, глубокомысленно изрекает:

— Да… меня от неё прячешь — а сам? Кого из нас ты приберегаешь только для себя? Меня или её? Или обеих?

— Не смей так со мной разговаривать. Здесь тебе не мир людей, — цежу я. — Здесь люцифагов моего статуса и ранга принято почитать.

Клоунесса Лола со смехом опускается на колени и, целуя мою руку, произносит:

— Батюшка… я знаю, что вы разговаривали сейчас с ней… которой почему-то желаете отомстить… за что⁈ Позвольте просить высочайшего дозволения сопровождать вас во время визита к моей матери, потому что я чувствую, что вы видитесь с ней; и не могу взять в толк, что мешает…

Это уже запредельное глумление. Поражённый неслыханной дерзостью, я срываюсь и ору на Лолу:

— Вон! К себе! За уроки! Живо! Под домашний арест на двое суток! Сунься только на улицу — оттаскаю за волосы!

Лола обиженно поднимается и уходит. Я, конечно, в курсе, что в мире людей с родителями как только не обращаются, но не думал, что доведётся испытать на себе.

Однако все мысли вытесняет предвкушение «свидания» с бывшей. Представляю, как буду наслаждаться её унижениями; как буду иметь её долго-долго — именно так, как ей не нравится; как она будет ползать у меня в ногах, добиваясь свидания с Лолой. Как станет стараться угодить мне и поскорее от меня понести, хоть ей совсем и не хочется. От этого настроение чуть улучшается — но не вполне. Прислушиваюсь к себе — и понимаю, в чём дело.

Внутри уже стучит дробный молоточек первого подозрения.

Каждая из них что-то замышляет.

Но этому не бывать. Я не допущу их встречи ни при каких обстоятельствах.

Никогда.

Глава 5. Ульяна. Мой первый бунт

Мало кто знает, что мир люцифагов параллелен миру людей — но, очевидно, возник либо был создан неведомыми создателями как некая вспомогательная единица. Раньше я вместе с бывшим жила в центре, в Первой зоне. Люцифаги пробираются в сны людей и собирают о них информацию — такая у нас работа. Мы структурируем собранные сведения, заносим в базы. У нас есть целые институты по изучению человека; на эти институты работает весь город, другой работы здесь просто нет. И города другого нет. Весь наш мир — один огромный город. В школе нашим главным учебником является многотомник, собранный по результатам работы многих поколений люцифагов: «Типы людей и их сны: две жизни — два тела». Да, у людей два тела: физическое и то, которым они путешествуют в мире снов. У нас же, люцифагов обоих звеньев, тело только одно.

Собиратели младшего звена — простые люцифаги — собирают о людях самую глубокую и интимную информацию через сновидения и частично перерабатывают; мы, Наблюдатели, люцифаги старшего звена, — обрабатываем её до конца и передаём Исследователям, в третий параллельный антропоморфный мир. Люди, люцифаги, Наблюдатели и Исследователи выглядят одинаково. Нас невозможно отличить друг от друга — только если вглядываться в мельчайшие движения мимических мышц. Но никто не приглядится… люди привыкли смотреть поверхностно, бегло. Они всё время куда-то торопятся.

Большинство люцифагов обоих рангов воспринимают людей просто как работу; у нас даже есть норма — не меньше ста двадцати человек в сутки на одного люцифага или Наблюдателя, чтобы всё успеть. Но есть и те из нас, кто, подобно мне, очаровываются миром людей… даже влюбляются в его представителей. Последнее меня миновало; однако, пользуясь тем, что люцифагам старшего звена позволено выходить в мир людей, я с юности стремилась побывать там хотя бы недолго, даже зная о разрушительном воздействии того мира на нашу память.

Однажды я так тосковала, что вышла с маленькой дочерью. А вернулась… одна.

Её у меня похитили.

Люди.

Что за люди, кто? Бывший не удостоил меня ответом, когда нашёл Лолу.

Я теряюсь в догадках: была ли я случайной жертвой — или же малышку похитили те, кто знали о люцифагах и выследили меня?

Разумеется, некоторым людям о нас известно. Что-то просачивается, учитывая желание некоторых из нас взаимодействовать с людьми… Так и возникли первые древние легенды о том, что люцифаги — злые духи, посланники тьмы, ворующие у человека энергию во сне, сбивающие его с пути.

Те из людей, кто знают, что люцифаги — по сути, такие же люди, — немногочисленны; но кому они могли бы поведать об этом? Всё равно ведь другие не поверят.

Я бы не поверила тоже. Но редкие люди своим вторым телом — телом снов — способны проскальзывать в наш мир; и это всегда дестабилизирует его.

Да, увы: в отличие от людей, у нас, люцифагов, только одно тело… лишь физическое. И это единственное, что отличает нас от людей.

И это самое физическое тело я хитро решила подготовить к «свиданию» с бывшим.

Когда я открыла дверь, то смогла насладиться выражением его лица: оно авансом искупало все страдания, которые, возможно, мне предстоит пережить.

— Ты… — рычит он и некоторое время не находит слов. — Ты что — волосы мелировала? Ногти накрасила, глаза⁈ Уши проколола? Я ведь запретил! Постой… пять дырок? Пять?!!

— Прости, я давно хотела, — словно актриса в дешёвой мелодраме, притворно лепечу я. — Ты запретил мне, да, верно, — когда я была твоей женой; но раз мы развелись — я подумала, что теперь немного экспериментов не помешает…

— А это что — татуировка⁈ — вцепился он деревянными пальцами в моё предплечье.

— Это перманент… на всю жизнь, — с самым невинным видом лгу я. — Думала порадовать тебя — видишь, всё в одном тоне; это же твой любимый цвет, нежно-лиловый!

Бывший с перекошенной от злобы рожей схватил меня и потащил в ванную. Там он самым грубым образом заволок меня под душ, где до красноты тёр мне лицо, стирая макияж, и чуть не выдрал все волосы, стараясь смыть краску. Я, морщась от боли, внутренне ликовала: он может возбудиться только на всё натуральное. Никакой косметики, никакого лака, помады, татуировок и тем более краски для волос… всё это способно напрочь убить в нём желание.

Я знала это с юных лет — и решила сыграть.

Когда он закончил процедуру отмывания бунтовщицы, в нём поднялась такая бушующая злоба, что я даже немного испугалась. Всё-таки сиреневые пряди не отмылись до конца; вряд ли у нас сегодня что-нибудь выйдет — у отца-молодца просто не встанет, и я буду избавлена от унизительного заделывания «новой деточки». А за месяц, до следующей овуляции, ещё что-нибудь придумаю.

— Ты, наверное, надеешься, что у меня ничего не получится, — ехидно говорит бывший, вытаскивая меня из ванной и швыряя на постель лицом вниз. — Но ничего, высечь тебя я всегда успею. Хоть не зря приехал.