Папа, прости маму! (СИ) - Смирнова Юлия. Страница 5

Я даже не пытаюсь увернуться — знаю, что бесполезно. Удары по моей несчастной заднице тяжёлые и болезненные, так что я с чувством глубокого удовлетворения подвываю в подушку: значит, он действительно разозлён. Оно того стоило. Моя маленькая месть, мой первый хорошо организованный бунт. Всё удалось!

Наконец он оставляет меня в покое, разворачивает лицом к себе и пристально рассматривает. Одну за другой достаёт из ушей серёжки. Я бормочу:

— Прости, пожалуйста… не думала, что так всё сложится… но… мне надо доделать работу… я перестала успевать… сегодня не дотянула норму. Обработала только девяносто человек, нужно ещё тридцать, чтобы хотя бы до минимума дотянуть.

Бывший швыряет мне одежду, молча волочёт к компьютеру. Я знала, на что рассчитывала: неудачницы и лентяйки его тоже не возбуждают. Ай да я!

Следующие два часа я работаю под его пристальным взглядом. Это мне не нравится: раньше его возбуждал вид работающей жены. Я тяну время, как могу, но под таким контролем — не смею сильно затягивать. Когда я наконец заканчиваю и подгружаю информацию в Центральную Систему Исследовательского Комитета, он выволакивает меня из-за аппаратуры и снова швыряет в постель, где мигом расправляется с одеждой. Всё-таки возбудился, чёрт его дери… но самое паршивое — что возбудилась я.

С тех пор, как мы развелись и он принялся регулярно принуждать меня к близости, я ненавижу момент стыковки. Это так унизительно; входя в меня, он заставляет смотреть ему в глаза, делает всё садистски медленно, да в придачу издевается:

— Расслабься получше — так ты мне никого не родишь.

Я подготовила смазку — она стоит совсем рядом, но бывший не даёт до неё дотянуться. Я хнычу, прошу:

— Пожалуйста…

В ответ он с мерзкой ухмылкой достаёт заготовленную им клейкую ленту и заклеивает мне рот. Я пытаюсь оторвать скотч, но он стискивает мои запястья:

— Не тяни ручонки. Тронешь — избавлю тебя от браслета… ты ведь хочешь от него избавиться — верно? Ну так вот — избавишься. Вместе с рукой!

Сволочной урод. Прежде, чем мне удаётся хорошенько возбудиться, приходится пережить несколько неприятных минут, пока он, назло мне, вколачивается глубоко и резко, стараясь сделать секс как можно менее комфортным для меня. Боль легче переносится, когда кричишь; поэтому даже с заклеенными губами я не отказываю себе в воплях и стонах. Бывшему это нравится; его каменное орудие, которое я когда-то обожала, терзает меня под разными углами. Я пугаюсь ощущений и бьюсь под ним, стараясь вырваться; чувствую, что возбуждение всё-таки накатывает — чёртова природа; я загораюсь и в последних попытках спасти своё достоинство напрягаюсь и бьюсь, удесятеряя болезненные ощущения.

Он фиксирует меня и издевательски несколько раз целует в лоб, давая небольшую передышку, — совсем как когда я была ещё неопытной девчонкой, и мы только поженились. Он знает, что теперь я ненавижу эти его поцелуи, которые напоминают о нашем прошлом… Целует, только больше заводя меня, и приговаривает:

— Ну-ну… успокоились и работаем.

Я взбешена — но уже сильно возбуждена, поэтому знаю, что всё пройдёт легче, чем могло бы. Мы оба трудимся из последних сил, активно меняя позы, и я быстро выдыхаюсь после всех манипуляций, последовавшей порки и работы. Когда я всё-таки кончаю в его объятиях синхронно с ним — он сразу оставляет меня в покое и ложится рядом, отлепив клейкую ленту с моих губ.

Меня трясёт и знобит, слегка подташнивает от усталости; сердце бешено колотится, тело отказывается повиноваться.

Я начинаю засыпать, вдохновлённая тем, что он на меня не глядит, а лежит, изучая потолок. Сейчас встанет и свалит к себе… к нашей девочке. Робко спрашиваю сонным голосом:

— Скажи мне хотя бы — как она? Тоскует по мне?

— С какой стати? — жёстко отчеканивает бывший. — Я всё рассказал ей… что это ты её упустила. А потом имела совесть предложить мне забыть прошлое и начать всё, как ты выразилась, с чистого листа.

— Именно потому, что бесконечно любила дочь! — в отчаянии уже в который раз пытаюсь объяснить я. — Так сильно любила, больше жизни, больше всего на свете, что не смириться с её потерей — означало для меня страшную, мучительную смерть! Я спасала жизнь, наше будущее — нам с тобой обоим!

— Спасибо большое, спасительница ты наша, — насмешничает Шем. — Зато теперь Лола не хочет тебя видеть.

Неужели не врёт? Неужели правда всё ей рассказал? Причинил десятилетней девочке эту боль — просто чтобы отомстить мне?

Я уже ничего не могу, не могу с ним спорить; меня отчаянно рубит, но бывший грубо суёт свою ручищу мне к губам:

— Целуй…

Вот подлец. Напоминает мне о милой привычке в браке, которая зародилась в нашу первую совместную ночь. Тогда я так наслаждалась, что после первого в своей жизни секса в восторге схватила его руку и принялась целовать. Ему это так понравилось, что он просил повторять это после каждого сеанса страсти…

Гад. Сейчас мне противно вспоминать тот свой восторг. Тем не менее я подчиняюсь и покорно целую тыльную сторону и ладонь большой руки, которая сегодня меня нещадно выпорола.

Он встаёт и одевается, как всегда, не глядя на меня. Бросает:

— Если будет интересующий меня результат — позвонишь.

Я отключаюсь прежде, чем он захлопывает за собой входную дверь.

Снова воспользовался мной. Просто как куском плоти. Как вещью. Как инкубатором.

Именно тогда во мне рождается твёрдое решение.

Я украду дочь… найду способ похитить её у него. Чего бы мне это ни стоило — заберу малышку и сбегу с ней. Если понадобится — то хотя бы и к людям!

Только как избавиться от браслета?

И как уберечь мою память, Лолину память, если мы покинем мир люцифагов? Лолу похитили тогда, когда она всё равно ничего ещё не могла запомнить вследствие возраста; и она провела первые десять лет жизни, как человек. Но что будет с нами теперь, если мы попробуем спастись от бывшего в мире людей?

Глава 6. Ульяна. Большое Кладбище Надежд и Любви

В полудрёме мои мысли лениво переползают от одной идеи к другой.

От Исследователей есть ограниченные поставки таблеток от потери памяти, если выход к людям — в их физический мир — так уж необходим; но долго принимать лекарство нельзя — побочные эффекты неизбежны. Таблетки выдаются строго по рецепту и только в нескольких клиниках, замучаешься писать обоснования, почему тебе так нужно в мир людей; проще сдаться, чем метаться по разным инстанциям, месяцами ожидая разрешения. Я слышала о женщине, которая влюбилась в человека, и Лорна — из Верховного комитета мира Исследователей — посочувствовала ей и тайком провела в мир людей, чтобы та могла жить там с любимым. Их сын — полукровка — до сих пор живёт там, женился. Ведь полукровкам открыты оба мира, они могут выбирать, где жить и с кем существовать: с люцифагами или с людьми. Но мать этого парня, чистокровный люцифаг, на пожизненном приёме лекарств стала часто болеть… и безвременно ушла. Я знаю, что умерла она счастливой: лучше уж годы с любимым, чем одинокие века без него*.

Бывший состоит в Верховном комитете Наблюдателей, который контактирует с миром Исследователей напрямую. Я обманывала мужа… Отчаявшись найти свою девочку чутьём, то есть через сны, используя возможности своей стандартной работы, — я на протяжении нескольких лет, подделывая его подписи на бланках разрешения и злоупотребляя предоставленным ему доступом, таскала лекарства, неумеренно принимала их и с завидным упорством вновь и вновь возвращалась туда, где видела дочь последний раз, — в Петрозаводск. Но случилось непредвиденное — организм начал вырабатывать иммунитет к таблеткам, которыми я себя нещадно пичкала. И лекарство перестало действовать… так я и потеряла однажды память на целую неделю, каким-то чудом добравшись до дома, где всё казалось мне сном.

Как быть, если мы с дочкой бежим к людям, — я не представляла. Либо нужно изобретать какое-то другое лекарство, с иным составом, — но я в этом вовсе не профессионал, чем кончатся подобные эксперименты? Что делать с Лолой? Лекарство запрещено давать детям: его может воспринимать только сформировавшийся организм, не раньше двадцати лет.