Ворон на снегу - Зябрев Анатолий. Страница 46

— А вот сюда, сюда, — позвал он, сделав широкий жест.

Алешка оглянулся, нет ли кого сбоку или сзади, кого господин мог так приглашать. Но близко были только Кривуша с Херувимом, больше никого, а совсем в стороне, у раскрытой двери, теснилась кучка курящих молодых казаков, настроенных на то, чтобы повеселиться да позавлекать девок.

— Сюда. Жду я вас, дорогой Алексеич. — господин указал на самовар. После чего повесил на столбец кепку и придвинул к медному кранику белые чашки на блюдцах.

Алешка еще оглянулся, а тогда уж сел.

— Итак, дорогой Алексеич, вашу землицу... — громко, на выдохе, заговорил человек. — Вашу землицу вместе с леском, какой вдоль берега, я прикупить согласен. Только насчет цены... насчет цены порядимся. Думаю, дороговато запрашиваете. Хотя оно-то и резонно, ведь у берега да и с леском. Но, говорю, порядимся. Слово мое, слово ваше, Алексеевич, и найдем общую выгоду.

Господин не замечал Алешкиного недоумения, хотя глядел прямо и остро, даже чересчур остро.

Алешка, насупливаясь, пытался сказать, что никакую землю он нигде не продает, ни у берега, ни у леса, что добродетельный господин перепутал, принимает его за кого-то другого, но тот говорил длинно, без передыху, совсем не собираясь слушать, и вставить слово было некуда.

Потом, когда Алешка совсем уж собрался шагнуть назад, старик глянул ему в глаза с большей пронзительностью, зрачки его отвердели, заострились до шильцев. Алешка услышал сдавленный полушепот:

— От Афанасия поклон...

У Алешки что-то продралось от крестца к затылку, потом пошло наоборот. Господин, пряча лысую голову за самоваром, глядел с явной усмешкой и плутоватостью.

Конечно же, это был Стефан Исаевич! Он самый! Вместе барсуков по логам имали. Батюшки, как время перекручивает людей! Брови совсем снеговые, верхняя истончившаяся губа прилипла к деснам, лишь крупный хрящеватый нос выдавался непокоренно, да еще не угасла, не слиняла эта вот усмешливость в глубокой смородиновой черноте глаз.

Алешке вспомнилось, как этот человек говорил на станции, смеясь, что позовет его в небе ястребов ловить, если будет в том нужда. «Уж не за этим ли появился?» — подумал, однако встрече был очень рад.

После сиденья за чаем они шли краем леса: от тайги накатывался сумрак, гасло, серело небо. Стефан Исаевич говорил про то, что адмирал Колчак провел новую насильственную мобилизацию по всем сибирским деревням, да, кроме того, к нему новая помощь переброшена из Америки, из Англии, из Франции... Орудия, аэропланы, бомбы...

— Все это вместе... Аэропланы, пулеметы, бомбы — все это больших денег стоит, — перечислял Стефан Исаевич упрощенно, для Алешкиного понимания, далекого от всякой политики. — Очень больших денег! Да только не их денежки-то, не интервентов. Свои денежки они расходовать не станут. Капитал свое знает...

— А чьи деньги-то? — заинтересовался Алешка практическим разговором. — Не наши же с тобой, Исаич. Не те денежки, какие за барсуков плачены.

— Как раз в точку! Наши с тобой денежки, Алексеич, наши! Российские! Колчак летом прошлого года захватил в Казани запасы российского золота. Теперь ему из-за границы винтовку с патронами, а он туда, в заграницу, шлет горсть золота. Ему пушку из-за границы везут, а он за пушку пуд золота. Ему аэроплан, а он за него мешок золота...

— Да сколько же его, золота, у России есть, что пудами да возами теперь разбрасывают? — оторопело спрашивал Алешка, не видевший за всю жизнь и зернышка золотого.

— Да Россия вон какая! Вон, матушка, на половину земли она растянулась... Но не об этом у нас с тобой разговор, Алексеич, не об этом, — Стефан Исаевич держал Алешку за локоть. — Здесь вот у вас кругом охрана из интервентов. Надеются Сибирь удержать на сто лет. Им теперь отданы железные дороги, рудники, угольные шахты... Колчак собирается отдать им все леса. Генерал Нокс приехал сюда смотреть. Зачем? Чего ему смотреть? Почему? А потому, что все это место: и шахта, и поселок, и река, и лес по реке — его собственная недвижимость. Ему отписана. И ты уж, выходит, не сам по себе живешь, а служишь ему, Ноксу. А вон дальше угольная гора — она французскому генералу Жанену отписана. Станция и железная дорога — американцу Моррису... Вот так... видал? Так по ломтю каждый себе... И ты уж в списке под номером как личный работник Нокса. И баба твоя туда же, и ребятишки...

— Врешь! — Алешка, остановившись, подпер грудью собеседника. — Чтобы такому быть... Ох, Исаич, не трави! С чего это я в том поганом списке?

— Дак это уж ты его спроси, Нокса, — мирно хохотнул Стефан Исаевич, вытягивая тонкую шею из толстого богатого свитера. — Я и сам в том списке, потому как в компании с тобой вот... Спроси, спроси его, Нокса, — растравливал Стефан Исаевич. — Непременно спроси. Что же ты, мол, меня к себе-то, в список... Скажи ему, я, мол, хочу к твоему однодельцу Моррису, в его список. Спроси.

— Не ерничай, Исаич! — уже не так напористо двигал плечами Алешка. — Зачем ты меня позвал? Что там снова Афанасий этот удумал? Что ему еще надо от меня? Про какую ты давче землю плел, про куплю-продажу... про какую?

— Вот об этом как раз... Нужна, Алексеич, твоя помощь. А про землю, про куплю-продажу — это для виду, чтобы казаки слышали... Думаю, ты уже знаешь, чем и кем ведают Нокс и Жанен и прочие. Повторяю: Нокс — вершит снабжение всех белогвардейских войск... снабжение патронами, пушками, аэропланами, нательными рубахами и кальсонами... Вот у тебя сапоги — от него. И чашки в трактире — от него же. Он, выходит, твой благодетель. А француз Жанен? О, этот командует всеми войсками интервентов, всех цветов и мастей, и тобой, Алексеич, он тоже командует. Он главный контролер над порядками по всей Сибири. Так что сомнений быть не может: свое, что задумали, они всё постараются взять. Всё. До мелочишки, не остановятся. Вон даже минеральную водицу, какую, говорят, ты в свое время по своему несчастью открыл в тайге, француз Жанен по уговору с приятелями себе причислил. Себе, понимаешь? Водицу, понимаешь, распределили. Будь уверен, каждый лесной ключик, каждое озерко распределят. И метку поставят: не трожь, не лезь, несчастный абориген. Поверь, будет так... Если мы им не помешаем. А теперь слушай, — почти жестко молвил Стефан Исаевич и дотронулся до Алешкиной выпуклой, огнем дышащей груди своим маленьким, жестким, как кусочек железа, кулачком. — В Омске при Колчаке было совещание. Были там и Жанен, и Нокс, и Моррис, и прочие. Обсуждались способы удержания Сибири и... само собой разумеется, удушения партизан. И еще... Принято тайное решение... Умертвить всех политических в тюрьмах, крепостях... Все это будет осуществляться немедленно. У них нет времени на отсрочку. А у нас тем более нет времени на медлительность...

Внизу, у моста, возникли силуэты часовых. Стефан Исаевич остановился, нюхая выдающимся носом воздух.

— Есть сведения, что всех политических выведут на работы в одну из старых шахт, — сообщил он то, что Алешка уже знал от Хвылева. И вдруг резко спросил: — Ты спишь где?

— Э-э... Где же... В конюшне, при лошадях. Вон с того угла, — показал рукой Алешка на кривую, зубчатую линию строений за бугром и всмотрелся в мерцающее мелкое личико еврея. Ишь ведь на какое крутое дело его заносит! И ведь, поди, увернется, не сломает себе шею-то. А что же Афанасий? Почему он про него ни слова? Где они с ним, на каких перегибах жизни столкнулись?

— Ни о чем другом пока не спрашивай, — предупредил, будто уловив Алешкины мысли, Стефан Исаевич. — Про это разговор после. А пока... Слушай. Постарайся теперь спать не крепко. Постарайся... Завтра или послезавтра к тебе явится человек. Нет, конечно, не сам Афанасий. Другой. Он тебя хорошо знает. И ты его хорошо знаешь. Твой друг юности.

— Кто? — вырвалось у Алешки сиплое.

Стефан Исаевич не ответил: тряхнул Алешкину ладонь и растворился в темноте улицы. Алешка успел опять неприятно ощутить, что узкая рука у Стефана Исаевича очень жестка и по-железному холодна.