Магия и кровь - Самбери Лизель. Страница 87

— Помнишь первое, что ты научила меня готовить? — спрашиваю я бабушку.

Она опирается о стол.

— Мы будем печь мои булочки-бейки?

— Мои, и твои, и по рецепту тети Элейн.

Я беру две пачки масла, кладу в морозилку мини-холодильника, а еще одну — в сам холодильник. Когда тетя Элейн пекла пышный карибский хлеб, она брала кокосовую стружку, которую продают в нашем супермаркете, а бабушка — только консервированное кокосовое молоко своей любимой марки.

Я достаю целый кокосовый орех. Бабушкины брови ползут вверх.

— Ты хочешь добыть из него молоко?!

— Свежее вкуснее.

Я никогда не пробовала готовить тесто для бейков по-своему — боялась испортить рецепт, которому научила меня бабушка, — но сейчас самое время добавить что-то свое.

— Чем ты собираешься его расколоть?

Я молитвенно складываю руки и делаю самые умильные глаза:

— Бабулечка, поколдуй!

Бабушка кривится и отворачивается с кокосом в уголок. Режет палец краем заднего зуба. Это древняя колдовская традиция — вставлять острый стальной клык, чтобы всегда легко было пускать себе кровь. На бабушкином поколении традиция кончилась — ни у кого не хватает на такое пороху.

Чтобы расколоть орех, у нее уходит больше времени, чем обычно. До завершения моего задания осталось меньше недели, и сейчас все мои домашние не в лучшей форме. Когда бабушка возвращает мне кокос, лоб у нее блестит от пота. Она хватает миску и подставляет под кокос.

— На вид целый. — Никаких трещин я не вижу.

— Бросай.

Я кидаю кокос в миску, и он рассыпается на десятки мелких кусочков, залитых свежим молоком. Я улыбаюсь бабушке, она улыбается в ответ. Но при виде ее мокрого лба я хмурюсь. Даже бабушке теперь колдовство дается с трудом.

Вместе нам работается быстро, и я словно переношусь в прошлое, где мне шесть лет и я сижу на высоком табурете за кухонным столом, вся в муке, и под ее руководством вымешиваю тесто для бейков. Бывают моменты, которые запоминаешь навсегда — и знаешь это. Вот и сейчас, когда мы готовим вместе с бабушкой, возникает такое ощущение. Словно мы всегда сможем к этому вернуться, что бы ни произошло.

— Наделай шариков, а я буду жарить их во фритюре.

Бабушка морщит нос:

— Ты сегодня как с цепи сорвалась.

Я бегу к плите проверить нарезанную стружкой треску-бакаляу, которую поставила на огонь. Рядом кипит вторая кастрюля — в ней апельсиновый сок с цедрой, приправленный гибискусом и гвоздикой и щедро подслащенный. Именно такой напиток я всегда готовлю на праздники. Питье по семейному рецепту к основному блюду. Я отставляю кастрюлю в сторону остужаться.

Перекладываю бакаляу на поддон и ставлю на нагретую водяную баню. Хватаю пачку охлажденного масла и растираю его с травами и толченым сладким манго.

Брови у бабушки вот-вот заползут на затылок.

— Будет вкусно! — заверяю я ее.

— Тебе виднее.

Скатав из масла колбаску, я заворачиваю ее в фольгу и сую в морозилку.

Бабушка заканчивает последнюю порцию теста и кладет в холодильник. Я вижу, что жюри уже начинает обход, и кидаю три шарика теста во фритюрницу. Когда судьи дойдут до нас, мы будем готовы.

Бабушка пододвигает пластиковое кресло и падает в него:

— Старовата я для такого.

— Ты совсем молодая!

— Не подлизывайся! Я здесь не навечно.

Я нервно стискиваю руки. Не представляю себе жизнь без бабушки. Она наш матриарх, на ней вся семья держится.

— Куда ты денешься! Кто тогда будет нашим матриархом?

— Может, ты меня сменишь.

Я прыскаю со смеху, но бабушка не присоединяется ко мне.

— Как у тебя дела? — спрашивает она.

— Все готово. Думаю, всем понравится. Точнее, надеюсь.

— Я о другом.

Ага. Она хочет узнать, как я после вчерашнего, когда чуть не зарезала Люка кухонным ножом. Я еще никому не рассказывала, что теперь думаю о задании Мамы Джовы. И даже скрывала свои мысли при Кейс: ее дар притупился настолько, что я теперь и правда могу спрятаться от нее.

— Да вроде… ничего.

На самом деле нет. Я и не думала, как часто мы с Люком переписываемся, пока не проснулась утром и не обнаружила, что сообщений от него нет. Ни одного. Что и говорить о том, как тяжело смотреть на Иден, не зная, как спасти ее. Я не могу себе представить, что ее нет. Моей умненькой, веселой маленькой сестренки.

Бабушка коротко вздыхает:

— Скажи мне вот что. Когда ты поняла, что твой нож угодил мимо цели и ты не зарезала мальчонку, что ты почувствовала?

Я открываю рот.

— И не вздумай мне врать! — с ходу обрывает меня бабушка.

Я сжимаю губы и отвечаю не сразу:

— Облегчение.

Я думала, что убью ненастоящего Люка и галлюцинации прекратятся. Если бы я и в самом деле пронзила ему сердце… От одной мысли об этом в животе становится нехорошо.

Бабушка медленно, многозначительно кивает и откидывается назад на спинку кресла.

— В нашей семье можно было участвовать в обрядах, только если ты уже состоявшийся колдун. Я только-только прошла Призвание. Получила дар одна — так тогда было принято. Никаких церемоний Усиления. Моя мать считала, что они — только для слабых семейств. К тому же тогда полагалось сразу после этого проводить свой первый обряд и отнимать жизнь, чтобы уже на старте получить мощный диапазон. Тоже в одиночку, как и все остальное.

— В одиночку? Ты должна была провести обряд сама?!

Бабушка мрачно улыбается.

— Нас в доме было десятеро, немногим меньше, чем сейчас, но я постоянно чувствовала, что живу здесь одна-одинешенька. Особенно потому, что я старшая. Это тоже была традиция. Матриархом становилась старшая в семье. Так что сестры меня недолюбливали.

Я еще никогда не слышала столько всего сразу о ее детстве и родной семье. И сейчас мне стыдно — я же никогда не интересовалась. Считала, что знаю о ней самое важное, а все остальное осталось в прошлом. Сама она по доброй воле ничего не рассказывала, вот я и думала, что ей не хочется это обсуждать.

— И ты его провела, ну, обряд?

— Провела. — Бабушка трясет головой. — Завязала той женщине глаза и наскоро перерезала ей горло. Меня наполнила магия, я почувствовала себя сильнее. Потом долго плакала. Старалась потише, чтобы никто не догадался.

Не знаю, что и сказать ей. Подхожу поближе, встаю прямо перед ее креслом.

Она смотрит на меня снизу вверх:

— С тех пор дня не проходило, чтобы я не пожалела об этом. Я хотела узнать про нее, но ничего не смогла найти. Обычно мы именно таких и ищем. Тех, о ком не остается записей. Сначала я просто убежала. От семьи, от той женщины, от всего. Закинула вещи в фургон, посадила туда твоего дедушку и Ваку и покатила куда глаза глядят, как только смогла. Потому что я понимала, что когда-нибудь Ваку будет стоять один-одинешенек в пустой комнате и рыдать над мертвым телом человека, которого он даже не знает и никогда не узнает. Когда я забеременела и у меня должна была родиться твоя мама, я поняла, что она станет матриархом после меня, — продолжает она. — Или по крайней мере так должно было быть по законам моей матери. Теперь не так, но тогда сама мысль, что придется взвалить на нее это кошмарное наследственное бремя, была для меня невыносимой. Я не могла допустить, чтобы мои дети так страдали.

Бабушка облизывает губы.

— Я вернулась домой и притворялась, что я именно такая, какой хочет видеть меня мать, до самой ее смерти — чтобы точно стать матриархом. Как старшая дочь, я была законной наследницей, но некоторое время прожила вне дома и боялась, что мать лишит меня этого права. В день посвящения в матриархи я сказала родным, что мы теперь перейдем на чистую магию, а кто не хочет, должен уйти.

У меня отвисает челюсть, хотя я давно знаю, что бабушкины родные порвали с ней. Я думала, они ушли сами, и не представляла себе, что это она их выставила.

Бабушка улыбается:

— Они все отказались признавать меня матриархом. Одни остались Томасами, но прекратили всякое общение с главой семьи и своими здешними родственниками, но большинство через брак породнились с другими семьями или присягнули другим матриархам. Некоторое время я была единственной колдуньей в доме, происходившей из рода Томасов. Но у меня были дедушка, Ваку и твоя мама в утробе. Наконец-то я была не одна.