Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия. Страница 40
Самую раннюю формулу концовки я обнаружила в середине одной из тетрадей второй редакции. Здесь на с. 512 (нумерация страниц в этих тетрадях сплошная) вписана отдельная строка:
«…прокуратор Иудеи Понтий Пилат» [31].
Строка вписана, когда лист еще был чист. Потом, отделив эту строку чертою сверху и чертою снизу, писатель продолжает — так сказать, обтекая строку — свое повествование об извлечении мастера («Весь в грязи, руки изранены, лицо заросло рыжеватой щетиной. Человек щурился от яркого света люстр, вздрагивал, озирался. Глаза его светились тревожно и страдальчески»), проставляет рабочую дату: «Утро 7. I.1934»… Дата относится к тексту, а не к строке. Строка, как уже отмечено, написана раньше.
Перед нами формула окончания. Окончания — чего? Романа мастера? Нет. Михаил Булгаков (мы далее увидим подтверждение этому) впервые фиксирует предполагаемое окончание своего романа в целом.
Тем не менее во второй редакции (на страницах которой сделана запись) эта формула не использована: повествование оборвано на полуслове. Нет этой формулы и в устах мастера. Тем более ее нет в главах «евангельских»: в этой редакции «евангельские» главы отсутствуют.
Редакция третья уже заканчивается так: «…И бледнел и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат». Но как собирался закончить свой роман мастер — по-прежнему неизвестно.
Даже в четвертой редакции, полной и прекрасно сохранившейся, мастер все еще ничего не говорит об окончании своего романа. И заканчивается роман мастера так: «Светильники погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал, дышал беззвучно. В ногах лежал Банга, спал». А вот заключительная формула романа в целом определилась: «…пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
Только в редакции пятой, при диктовке на машинку, мелодия последней строки начинает становиться сквозным мотивом романа. «…И я уже знал, что последними словами романа будут — пятый прокуратор Иудеи Понтийский Пилат», — говорит мастер [32].
В окончание романа мастера вводится, наконец — не сразу, правкой по машинописи, фактически в редакции шестой: «…Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
И роман «Мастер и Маргарита» — покуда не написан эпилог — заканчивается словами: «…Жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».
Вот эту концовку Е. С. и сочла окончательной и на ней остановилась, выправив формулу и в первом и в последнем ее упоминаниях.
Оспорить ее решение я не могла — мне нечего было противопоставить ее решению. Даже приведенные здесь сопоставления, не говоря о достаточно полном исследовании «копии Попова», я сделала не сразу. Поэтому, как всегда в спорных случаях, сохранила редакторское решение Е. С. Булгаковой, отметив в комментарии: «В авторском тексте: „всадник Понтийский Пилат“. Е. С. Булгакова, внесшая это существенное изменение в концовку романа, вероятно, имела соответствующее распоряжение автора. Документальный след этого распоряжения обнаружить, однако, не удалось. Вопрос о последних словах романа „Мастер и Маргарита“ остается открытым» [33].
Роман, как известно, вышел в бесчисленном количестве изданий. Одни издания печатались по этому, подготовленному мною тексту (с ссылками и без ссылок). Другие — по устаревшему тексту 1973 года, где роман, в соответствии с рукописью, заканчивался словами Понтийский Пилат. Случались и коктейли из обоих изданий. Один из таких коктейлей принадлежит В. И. Лосеву — в книге: Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита. Составление и комментарии В. И. Лосева, Москва, «Вече», 1998. Впрочем, небрежность начинается уже с выходных данных книги, поскольку никаких комментариев в ней нет, а есть принадлежащее В. И. Лосеву предисловие.
Уникальное предисловие. Как губка водой, пропитанное патологией антисемитизма — и это рядом с текстами Михаила Булгакова!.. С хамскими выходками по отношению к самому писателю. Автор предисловия приводит, например, письмо Булгакова к Вересаеву: «Произвожу последнюю правку своего романа». И припечатывает своим личным мнением: «Так и хочется заметить: уж лучше бы ему правку не производить…». Перепечатка романа, сделанная Е. С. Булгаковой в 1940 году, вызывает пренебрежительное замечание В. И. Лосева: «Прежде всего не установлено: одна ли Елена Сергеевна проделала всю эту архисложную работу или с чьей-то помощью». Совчиновник от литературы помыслить не может, что Е. С. была способна произвести такую работу без помощи руководителя с надлежащим советским образованием… На этом фоне выглядит уже пустяком то, что автор предисловия запутался в редакциях романа или, пересказывая в меру своего разумения историю моих текстологических разысканий, простодушно представляет эту историю как сюжет из собственной научной биографии…
И вот в сем предисловии предлагаемый текст романа характеризуется так: «полный текст, подготовленный Е. С. Булгаковой». Хотя в указанном издании роман заканчивается словами Понтийский Пилат, а «полный текст, подготовленный Е. С. Булгаковой», как уже знает читаталь, завершается словами Понтий Пилат.
Не ищите здесь ученую полемику. Просто советские начальники, к коим до смены режима в России принадлежал В. И. Лосев, не были приучены делать свою работу самостоятельно. (Отсюда подозрение, что и Булгакову роман «редактировала» Ольга Бокшанская, а Елене Сергеевне в ее «архисложной» работе помогло некое образованное лицо, которое В. И. Лосев предполагает в дальнейшем вычислить.) И текст, как было принято, готовил не значащийся составителем Лосев, а многотерпеливый редактор. Редактору же, как показывает простейший текстологический анализ, были вручены: роман, уже набранный по устаревшему изданию 1973 года, и новый текст — в 5-м томе Собрания сочинений, из которого следовало перенести поправки. Редактор и перенес ряд поправок, самых существенных, по его мнению. А другие, показавшиеся не столь существенными, оставил без внимания. В число «не столь существенных» попал Понтий Пилат …
Так что вопрос — как же все-таки хотел закончить роман Булгаков — по-прежнему остается открытым. И рождается другой вопрос — трудноуловимый и зыбкий: точно ли писателю было нужно, чтобы формула окончания прозвучала трижды совершенно одинаково? Или к концу работы в его планах складывается (не услышанная Еленой Сергеевной!) мысль о намеренном несовпадении в этой формуле — намеком на то, что роман написан отнюдь не одним лицом?
Давно замечено, что в «Мастере и Маргарите» два стилистических пласта, что главы «древние» и главы «современные» в нем написаны по-разному. Реже отмечается, что этот богатейший в интонационном отношении роман стилистически делится на две части и иначе. На две части, заметьте [34].
Часть первая начинается спокойно и просто: «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан». Причем, как мы увидим в дальнейшем, Булгаков много работал над этими строками, добиваясь, чтобы они звучали все проще, все чище…
Часть вторая начинается взволнованно и романтично: «За мной, читатель!» Романтическая взволнованность этих строк занимала внимание писателя не меньше. Впервые она проступает в четвертой редакции романа. Глава «Маргарита» здесь начинается так:
«Нет, нет, она не забыла его, как говорил он ночью в клинике бедному Ивану. Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Пусть отрежут лгуну его гнусный язык! Нет, она его не забыла.
Лишь только исчез грязный снег с тротуаров и мостовых…»
В редакции пятой (диктуется на машинку):
«Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Нет, мастер ошибался, думая, что она забудет его. Она его не забыла.
Лишь только исчез грязный снег с тротуаров и мостовых…»
И, наконец, перевернув исчерканный правкой машинописный лист (лист 272), Булгаков диктует заново (редакция шестая) то, что окончательно войдет в роман: