На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 22

7. О. Э. Мандельштам, «За гремучую доблесть грядущих веков…».

6. Что это? (азерб.)

5. С. А. Есенин, «Грубым дается радость…».

13. В. В. Маяковский, «Себе, любимому, посвящает эти строки автор».

Часть вторая

Ноябрь 2008 года,

Санкт-Петербург 1

Уже вторую ночь Зоя Викторовна ворочалась в кровати — не могла уснуть. Сердце ухало и падало камнем в ноги. На днях она получила от снохи своей Киры письмо. Почтальонша принесла конверт утром, и вот уже два дня нет Зое Викторовне покоя. А ведь до этого письма не приходили уже лет десять, а то и больше. Телефон-то еще в восемьдесят пятом году установили. И с тех пор родные звонили, а Сережа, сын ее, приезжал частенько. Это пока в Волгограде жил. А уж когда в Ленинград уехал, то, по правде говоря, редко звонил. А потом телефоны появились сотовые, и говорили люди, что сообщения на них вроде можно было передавать, да только не было такого телефона у Зои Викторовны. Соседка Марья Петровна заимела такой аппарат и даже потихоньку освоила эту науку. Но Зое Викторовне было как-то боязно. Кнопки там всякие. И руки у нее вон огрубели от работы в огороде. Попади в эти кнопки, попробуй. А не на ту нажмешь, еще вон деньги платить придется. Нет уж! Жили ж без телефонов этих раньше и теперь проживем.

Почтальонша вытащила концерт, и сердце у Зои Викторовны забилось. И чего ему биться, спрашивается, если она даже не знает, от кого письмо. А ведь забилось, подлое, чтоб ему пусто было. Оно ж и понятно. Никто запросто так не станет письма слать. Это только если случилось что. А что могло случиться?

Зоя Викторовна, спотыкаясь, искала очки по дому. И вот так всегда, когда нужны они, в жисть не найдешь. Нашла насилу. Адрес прочитала «ул. Дыбенко, дом 34, корпус 1, квартира 198». Развернула. Сердце прыгало-скакало, как мяч. Дочитала до конца и ничего не поняла. Вот ведь как тупеешь с возрастом. Сноха писала, что все плохо, так, мол, и так, приезжайте, Зоя Викторовна. Пришлось перечитать. Может, пропустила что. Но и во второй раз ничего не поняла. И в третий. Что плохо-то? Об этом в письме сказано не было. Плохо, не справиться, мол, ей одной. Приезжайте.

Зоя Викторовна присела в сенях на сундук. Сняла очки и протерла их. Может, не разглядела чего.

«Долго я не решалась вам написать. Ближе Сережи у меня никого нет. Оставить я его не могу. Но терпеть сил моих нет. Приезжайте…»

«Изменил он ей, что ли? Так это бывает. Поеду помирю. Долго я там быть не смогу», — Зоя Викторовна прикидывала, на кого оставит хозяйство. На неделю. Не более. Куры, ути, гуси да вон — кот с собакой. Куда ж их денешь? * * *

За день Зоя Викторовна собрала гостинцы. Когда прошел слух, что она в Ленинград к Сереже едет, пришел пчеловод Иван Иваныч, меду принес. Муж Марьи Петровны рыбы вяленой навалил от души прямо, именно такой, как Сережа любит. Непересушенная рыба. Зоя Викторовна все нюхала ее и улыбалась довольная. И лещи там, и подлещики, и чехонь, синец и рыбец. Что уж там говорить, все в станице ее Сережу любили и даже некоторые Зое Викторовне завидовали. Не всем так с сыновьями повезло. Сережа, когда в Волгоград уехал в девяносто втором году, стал ей деньги с шо́фером их иловлинским передавать. На эти деньги она тогда и дом поправила: воду провела и газ, и крышу, и забор. И памятник мужу ее, покойному, Александру Сергеевичу, справила. Нарядный такой памятник. Загляденье просто. Всех в станице завидки брали. Кто ж о таком памятнике не мечтает?

А потом Сережа с Кирой в Ленинград уехали. Семь лет уже. Поначалу деньги приходили. А потом как-то все реже и реже. Но Зоя Викторовна не жаловалась. Ей и пенсии хватало. И хозяйство было. А много ли ей одной нужно? Лишь бы сын был жив и здоров. А может, со здоровьем у него плохо? Ой, не дай бог! Зоя Викторовна перекрестилась. Лишь бы излечимо.

Оно-то немудрено. И ел, и пил Сережа — дай бог каждому. Иной раз скажешь ему: «Сережа, остановись, тебе ж плохо будет». А он: «Мама, мне будет только хорошо!» А выпить-то он всегда был горазд. Это все гены. И отец его, покойный Александр Сергеич, такой же был. Придет, бывало, с работы, а перед этим у друга своего литру уговорит. И сидит осовевший. Тронешь его — иди, мол, спать, умаялся, поди. А он глаза таращит и вроде как сказать хочет, что и не спит вовсе. Как дите малое. Не уложишь. Так ведь и помер. С похмелья. Похмелился бы — был бы жив. Воспитанный был. Не захотел людей в гостях будить. К другу на юбилей поехал. В Минск. И надо ж было таблетки сердечные не взять. А все одно — упрямство. Ведь таблетки в пиджаке остались. А Зое Викторовне этот пиджак, хоть убей, не нравился. Не пиджак, а гроб. Так вот он через этот пиджак и помер.

А может, Сережа того — подрался? Ох-ох, не приведи Господь. Зоя Викторовна опять перекрестилась. Скор он на расправу, что ни говори. Чуть что — в морду. За это и срок свой получил. Покалечил человека. В деда Афиногена пошел. Тот тоже горяч был. Казачья кровь. Но жена-то, Кира, вроде как взяла его в оборот. Слушался он ее. Маленькая такая, тихая. Зое Викторовне она странной поначалу показалась. Может, потому что нерусская. И по всему она другая была. Не как их девки. Те чуть что — в крик. А эта — молчунья. Вроде даже как не от мира сего. Все с книжкой в уголке сидела. Зоя Викторовна ей говорит, пойдем, мол, научу тебя каныши [20] по-казачьи готовить. А ей вроде как некогда. А Сережа подходит и говорит: «Ты, мам, не дергай ее. Видишь, человек занят». А Зоя Викторовна отродясь не знала, что с книжкой сидеть — это занятие важное.

Или как-то раз Зоя Викторовна рассказывает ей и про войну, и про эвакуацию, и про станицу. А та слушает-слушает, а потом и говорит: «Вас, Зоя Викторовна, слушать — одно удовольствие». А что за удовольствие, Зоя Викторовна не поняла. «Вы, говорит, с фрикативным гэ говорите, и в речи у вас много диалектизмов. За вами надо ходить и записывать». Не от мира сего, одним словом. Но Сереже нравилась. А это главное. Покрестил он ее. Ходил и хвастал, мол, раньше казаки турчанок и других басурманок в жены из походов привозили, и он, вот, себе тоже нашел. И Кире говорил: «Ты теперь, Кира, казачка». Раз он казак, то жена его пожизненно казачкой считается, даже после смерти супруга. А Кира улыбалась. И вроде как ей это даже приятно было. Что ее казачкой называют. * * *

Зоя Викторовна пересчитала деньги. Нужно переправиться через Дон, потом на автобусе до Иловли два часа, потом на маршрутке — до Волгограда, а уж в Волгограде на поезд и до Ленинграда.

Паромщик помог Зое Викторовне перетащить сумки на паром.

—  Как ты, Коля? Навроде, смотрю, маленько отдохся?

—  На переправе теперь, — ответил паромщик, смотря на темную заводь. — Говорят, вода горести в себя забирает. Лехше мне тут.

Зоя Викторовна тоже посмотрела на воду, будто надеялась, что и ее горести растворятся в темном омуте. «Хорошо бы ему бабу найти», — подумала она, глядя на небритого паромщика, но вслух не сказала. Собственные мысли о предстоящей дороге отвлекли ее. Как бы рыба не задохлась в сумке и как бы арбуз бочковой не потек. 2

Поезд медленно подходил к перрону. Зоя Викторовна со всеми сумками уже стояла в тамбуре. Она и забыла, когда в последний раз выезжала из станицы. В Волжский к сестре, помнится, год назад ездила. В Михайловку к брату летом. По молодости ездила в Калач да в Урюпинск. А тут на старость лет вон аж куда занесло. Не сгинуть бы вдали от дома. Она пересчитала сумки еще раз.

На платформе толпились встречающие. Зоя Викторовна судорожно всматривалась в незнакомые лица. И где ж они есть-то?

—  Женщина, вы весь проход заставили своими сумками! — возмутился пассажир, тащивший за собой детскую коляску, и поморщился: — Вашей рыбой весь вагон провонял, честное слово.