Перед стеной времени - Юнгер Эрнст. Страница 26

Дух Земли сгустился, обретя прежнюю созидательную мощь. Однако он уже не распространяется как нечто нераздельное. Его фрагменты образуют сплошное свечение и движутся единым потоком, но теперь у него есть направление, он знает свой источник, своего творца и свою высокую цель. Ощущается настойчивое вмешательство времени. Отсюда неподвижные магические характеры, увеличенная продолжительность [жизни]. Это уже блуждание в пустыне, чудо, ставшее возможным, а не сон в мире, сотканном из чудес. Сакральное и профанное резко разведены. Появилась нечистота. Древний змей Земли превратился в медного змея, дающего земное бессмертие.

Это картина медного века. Утренняя заря осталась далеко позади. Возникли и состарились народы, пашущие землю, передвигающиеся на повозках и ведущие войны под предводительством царствующих династий. Люди создали письменность и даже алфавит. Обращенный назад взгляд Моисея проникает глубже этой эпохи, во времена Книги Бытия.

Гесиод мало говорит о том веке, который называет серебряным, характеризуя его как начало упадка. Можно предположить, что уже в эту пору боги скрыли от людей источники пищи. Началась работа, принесшая плуг, письменность и постоянные жилища. Моисей же, благодаря чуду откровения, вновь соприкасается с нераздельным (das Ungesonderte), однако оно скоро застывает в его руке. Об уходе первоначального всеобщего духа свидетельствует, в частности, постоянная непокорность народа. Теперь уже не каждый знает необходимое, то есть закон. Поэтому нужен пастух, который видит путь и будет оберегать стадо.

На свете давно появились рабы и слуги: в патриархальные времена, описанные Гердером, они уже существовали. Впрочем, оставим этот вопрос. Картина ушедших эпох как таковая интересует нас меньше, чем сама возможность метаисторического членения времени с целью оценки настоящего.

Все, кто повествует о золотом веке, единодушно называют его временем невинности. Следовательно, в ту эпоху не могло быть не только теологии, но и науки, не только алфавита, но даже образного письма. Нераздробленный человечек обладал знаниями, но не ученостью, и разбирался не столько в свойствах, сколько в добродетелях камней, растений и животных, которые разговаривали с ним.

Поэтому можно допустить, что тогдашнее искусство врачевания находилось на более высокой ступени, чем нынешнее, если в этой связи вообще уместно вести речь о ступенях. Даже сегодня врач может лишь прислушиваться к той силе, что говорит с ним из глубины натуры больного, и к тому, чего она требует. Там, на самом дне, обитает нерушимое чудодейственное здоровье, без связи с которым любые средства только помешают.

Изначальный человек, говоря и слушая, не отделял первопричину от эффекта и не искал свойств, но улавливал связи, как магнит или как электрический ток. Сегодня эта способность глубоко скрыта, однако и она служит инструментом нашего мышления, подобно тому как электричество служит инструментом передачи наших сообщений. Здесь находят подтверждение слова Хайдеггера о том, что слушание всегда предшествует говорению и пробивает ему дорогу.

Как бы то ни было, сохранились сферы, где по-прежнему предполагается непосредственное цельное видение. Астрология относится к их числу, и хотя бы по этой причине имеет смысл ее изучать.

Особого упоминания заслуживает сказка. Распространившаяся по всему земному шару, она несет в себе наш старейший опыт, передаваемый из уст в уста через прародительниц – великих матерей рода. В сказке человек еще не раздроблен и не отделен от связей, на которых держится мир. Животные, растения и вещи по-прежнему разговаривают с людьми напрямую. Сказка рождает мощные картины изобилия, чудесным образом осуществленной мечты, которые закрепляются в языке и становятся поговорками. Здесь сияет великая полнота, глубинная радость жизни. То, что позднее станет магией и проявит себя, к примеру, в «Тысяче и одной ночи», есть затвердение [силы первоначальности].

Миф резко отделяется от сказки. Херзельбергская «легенда» [63] имеет, несомненно, сказочную природу, чье древнейшее ядро скрыто под более поздними одеждами. Сказка еще не знает имен, а значит, не имеет авторства. Каждый может идентифицировать себя с ее фигурами, как делают дети. Мальчик, Гном, Великан, Брат и Сестра, Охотник – эти образы существенно отличаются от образов Зигфрида или Геракла.

Сказке неведом мифический герой, не говоря уж об исторических личностях. Ей ведомы злые люди, могучие исполины, хитрые карлики. Ей знакомо убийство, но незнакома война – главная, даже, пожалуй, единственная тема мифа. В сказке нет войск и полководцев, рабов и трофеев. Есть изобилие, но нет богов. Миф и сага – мужское повествование, песнь, исполняемая в пиршественном или тронном зале. Сказку рассказывают матери у постели или у очага. Однако заметим в скобках, что исполнитель эпоса – это уже vates (вдохновенный песнопевец и прорицатель), но тоже еще не poeta, не художник в более позднем понимании.

«Один» король, живущий в сказке, – не исторический монарх и не Геракл, героический прообраз всех властителей. Это даритель сокровищ, обладатель изобилия, отец (в первую очередь, королевских дочерей). Роль матери играет Земля.

В сказочном короле не приходится сомневаться: его ранг полностью обоснован его же бытием. Король мифологический уже опирается на определенный порядок и становится предметом оценки, в результате чего иногда выясняется, что характер властителя не соответствует статусу. Так было с Еврисфеем и Гунтером – слабаками, дававшими поручения героям. Агамемнон, пользуясь своим статусом, отнял Брисеиду у Ахилла, обладателя божественной силы.

Деяния сказочных и мифологических персонажей часто очень похожи, что ведет к их полному слиянию в повествовательной практике. И все же они различаются своей принадлежностью к разным уровням сознания. Сказочный герой чувствует Землю и обладает природной интуицией, хотя он дурак и одновременно потому что он дурак. Земля дорожит им, поэтому он непотопляем. «И если они не померли, так, верно, и сейчас еще живут», – эта сказочная концовка, несомненно, очень стара.

Герой мифа по рождению связан с солнцем. Нередко он полубог, имеющий прослеживаемую генеалогию. Исторические властители тоже называли себя потомками богов. Герой распространяет яркий, порой ослепляющий свет. Он уже не живет в полном непрерывном наслаждении щедростью Земли. Ему приходится завоевывать ее богатства, поворачивая реки вспять, осушая болота, убивая монстров. В предшествующую эпоху победа над драконом, львом, вепрем или гидрой не была ничьей миссией. К местам обитания этих существ относились скорее почтительно. Понятие об их «вредоносности» возникло на почве первых хозяйственных соображений, когда человек занялся скотоводством и хлебопашеством. Из мифа явствует, что Земля восприняла такое вмешательство как кощунство и мстила людям за него. Сегодня такие мероприятия, как осушение болот или борьба с вредителями, тоже имеют теневую сторону: они нарушают природное равновесие.

В мифе о Мелампе, великом прорицателе и целителе, описано святотатственное преступление против змеи – животного, которое, прежде всего, выступает как представитель стихии земли. Возле жилища Мелампа рос дуб, где было змеиное гнездо. После того как слуга в его отсутствие убил змею-мать, Меламп вырастил ее детенышей. Однажды, пока он спал, они обступили его и вылизали ему уши, после чего он смог понимать язык птиц и предсказывать будущее.

Обретение дара ясновидения благодаря такому очищению ушей или глаз либо благодаря вкушению змеиного мяса – бесконечно повторяющийся мотив сказок и легенд разных народов.

Наиболее очевидное проявление того, что новые силы исказили старый образ Земли и нарушили связанный с ним порядок, – покорение ее первоначальных обитателей. Яркий пример – удушение Антея, получавшего свою великанскую силу от соприкосновения с почвой. Геракл поднял его, и он умер в новом свете, оторванный от матери.