Ковчег Спасения - Рейнольдс Аластер. Страница 129
Дверь каюты оказалась заперта. Скейд могла беспрепятственно заходить в любое помещение корабля, однако вежливо постучалась и подождала пять или шесть секунд, прежде чем войти.
«Фелка… Что ты делаешь?»
Фелка спокойно сидела на полу, скрестив ноги. Казалось, преодоление трехкратного ускорения не требует от нее ни малейших усилий. В тонкой черной пижаме она казалась бледнее обычного, а рядом со Скейд — хрупкой, как маленькая девочка.
Вокруг на полу лежали несколько дюжин маленьких белых прямоугольников, на каждом из которых был изображен какой-то символ. Скейд увидела, что одни из них черные, другие красные или желтые. Она уже встречала нечто подобное, но не могла вспомнить, где именно. Выстроенные с чрезмерной аккуратностью, они образовали вокруг Фелки нечто вроде колеса со спицами, отдельные фрагменты которого отсутствовали. Фелка двигала прямоугольники с места на место, словно исследовала пермутации какой-то огромной абстрактной структуры.
Скейд наклонилась и подняла один из прямоугольников. Это оказался кусок блестящего, белого картона или пластика. Изображение было только на одной стороне, другая — совершенно чистая.
«Я поняла. Это игра, в которую играют в Город Бездны. Пятьдесят две карты в наборе, тринадцать карт на каждый символ, как тринадцать часов на циферблатах Йеллоустоуна.
Скейд положила карту на место. Еще несколько минут Фелка продолжала перекладывать прямоугольники. Карты звонко щелкали, ложась друг на друга. Скейд ждала.
— Они немного старше Города Бездны, — сказала Фелка.
«Но я угадала, верно? В них играют именно там».
— Там есть много игр, Скейд. Это только одна из них.
«Где ты нашла карты?»
— Мне их сделал корабль. Я помню, как они должны выглядеть.
«А рисунки и значки?» Скейд подняла другую карту, с изображением бородатого человека. «Этот мужчина похож на Клавейна».
— Это просто Король. Картинки я тоже помню.
Скейд уже рассматривала другую: царственная женщина со стройной шеей, одетая в нечто вроде церемониальных доспехов.
«А эта — на меня».
— Это Королева.
«Зачем это, Фелка? Какой на самом деле в этом смысл?»
Скейд снова встала и жестом обвела всю композицию.
«Число передвижений должно быть ограниченно. Твой единственный противник — слепой случай. Не вижу в этом ничего привлекательного».
— Думаю, и не сможешь.
Некоторое время Скейд снова слушала, как щелкают карты.
«А какова цель?»
— Поддерживать порядок.
Скейд издала короткий смешок. «Получается, играть можно до бесконечности».
— Это не проблема, которую можно рассчитать. Достижение — это конец чего-то. Игра состоит в том, чтобы поддерживать любое состояние, кроме от провала, — она закусила губу, как ребенок, который старательно раскрашивает картинки, и быстрым движением переложила шесть карт. Построение весьма эффектно изменилось — секунду назад Скейд считала, что такой расклад невозможен. Она с пониманием кивнула.
«Это Великая Марсианская Стена, верно?»
Фелка подняла на нее глаза, но не ответила и снова взялась за дело.
Скейд знала, что догадалась правильно. Игра — если ее действительно можно было назвать игрой — заменяла Фелке Стену, которую разрушили четыреста лет назад. Однако Стена играла столь важную роль жизни маленькой Фелки, что та возвращалась к давним воспоминаниям, едва что-то в окружающем мире вызывало у нее стресс.
Разозлившись, Скейд снова присела на корточки и быстрым движением разметала карты. Фелка застыла. Несколько секунд ее рука неподвижно висела в воздухе над тем местом, где только что лежали пластиковые прямоугольники.
Потом Фелка подняла глаза. На ее лице было написано непонимание.
Как это бывало с ней иногда, она оформила свой вопрос в плоское, несклоняемое заявление.
— Зачем.
«Послушай меня. Ты не должна этого делать. Ты одна из нас. Ты не можешь вернуться обратно в детство — просто потому, что Клавейна здесь больше нет».
Фелка с отчаянием посмотрела на карты, потом попыталась восстановить в узор. Но Скейд потянулась и схватила ее за руку.
«Нет. Остановись. Ты не можешь идти обратно. Я тебе не позволю».
Она взяла Фелку за подбородок и повернула к себе.
«Дело не только в Клавейне. Я знаю, что он для тебя кое-что значит. Но Материнское Гнездо гораздо важнее. Клавейн всегда оставался чужим. Но, ты — одна из нас, по сути своей. Мы нуждаемся в тебе. В той, что ты есть сейчас — не в той, что была».
Скейд освободила ее руку, но Фелка продолжала смотреть на карты.
Уходя из каюты, где Фелка по-прежнему сидела, скрестив ноги, она понимала, что поступила жестоко. Но не менее жестоко, чем Клавейн, из-за которого Фелка вернулась в детство. Стена была для нее глупым Богом, которому она поклонялась, который засасывал ее душу — несмотря на то, что остался лишь в ее памяти.
Фелка снова начала раскладывать карты.
Скейд тащила саркофаг Галианы по пустым лабиринтам «Ночной Тени» — медленно, один осторожный шаг за другим. Это напоминало похоронную процессию с единственным участником. Каждый раз, когда металлическая ступня со звоном впечатывалась в пол, стационарные гироскопы начинали борьбу за поддержание равновесия. Череп Скейд стал неожиданно тяжелым и жестоко давил на оставшиеся позвонки. Язык превратился в неподвижный комок мышц. Даже ее лицо изменилось: казалось, невидимые нити оттягивали вниз кожу на щеках. Глазные яблоки тоже деформировались, что вызвало небольшое искажение поля зрения.
Сейчас масса «Ночной тени» сократилась на три четверти. Три четверти массы, сожранных полем, пузырь которого поглотил уже половину корабля — от кормы до миделя.
Ускорение возросло до четырех «g».
Скейд редко заходила в зону действия поля — просто потому, что воздействие на психику, хоть и смягченное механизмами ее доспехов, вызывало слишком сильный дискомфорт. Четких границ у «пузыря» не было, но в определенной точке пространства все эффекты внезапно исчезали. Его геометрия вообще не обладала сферической симметрией. Внутри поля попадались закупорки и шпилечные структуры, желудочки и трещины, где выраженность эффектов понижалась или повышалась, сочетаясь с другими искажениями. Вероятно, не последнюю роль играла странная топология самой установки. Когда одна из ее составляющих по какой-то причине перемещалась, поле сдвигалось вместе с ней. Бывали другие случаи — когда казалось, что поле само заставляет установку двигаться. Техники упорно делали вид, будто прекрасно понимают суть происходящего. Они действительно выявили ряд закономерностей, которые позволяли связать определенные изменения с определенными условиями. Но эти правила действовали лишь в ограниченном ряде случаев. Машина успешно «сократила» массу корабля вдвое, но сейчас требовалось намного больше. Изредка чувствительные квантово-полевые приборы, расставленные техниками по всем помещениям «Ночной Тени», фиксировали возвратно-поступательное движение пузыря. Казалось, он на мгновение набухал, поглощая корабль полностью, и тут же сжимался до прежних размеров. Скейд убеждала себя, что чувствует эти «всплески», хотя они длились намного меньше микросекунды. Пока перегрузка составляла два «g», такая они случались редко, сейчас — по три-четыре раза на дню.
Саркофаг был водружен на подъемник, и платформа поехала вниз, по направлению к границе пузыря. За смотровым окошком угадывались очертания волевого подбородка Галианы. На ее лице застыло выражение бесконечного спокойствия и безмятежности. Это была очень удачная мысль — перенести Галиану на борт «Ночной Тени». Не важно, что главная задача миссии состояла в поимке Клавейна. Где-то на задворках сознания Скейд еще во время сборов затаилась уверенность: путешествие продолжится в межзвездном пространстве. Тогда возникнет острая необходимость обратиться к Галиане за советом, хотя это весьма опасно. Перенести замороженную женщину на борт ничего не стоило. Все, что требовалось теперь — это самообладание и сила воли, чтобы попросить консультации.