Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор. Страница 152
Встреча Бора с Черчиллем завершилась катастрофой — прежде, чем ученый успел обсудить с премьером ключевые вопросы. Занятый планами вторжения во Францию, премьер-министр быстро утратил терпение, слушая неторопливые и обстоятельные разъяснения Бором существа проблемы. Расстроенный Бор вернулся в июне в Вашингтон и разыскал Франкфуртера, который быстро сообщил о лондонской неудаче в Белый дом. Президента позабавило, что кто-то осмелился отвлечь Черчилля, когда тот столь воинственно настроен. Он заявил, что встретится с Бором. Президента не утомила длинная докладная записка Бора, в которой ученый, в отличие от журналиста, выносящего на первый план основные положения и развивающего их, долго подводил солидную теоретическую базу под свои выводы.
Бора встретил в Белом доме прием, отличный от оказанного ему на Даунинг-стрит, 10. Президент тепло приветствовал ученого, усадил его рядом со своим столом необычной конструкции, рассказал несколько историй о встречах Черчилля и Сталина в Тегеране, выслушал соображения Бора и сказал, что в принципе согласен с ним. Посочувствовал Бору в связи с приемом у Черчилля, заметив, что премьер часто вел себя таким образом, когда его посещала новая идея. Выразил убеждение, что атомная энергия открыла колоссальные возможности как для блага, так и для зла, будет способствовать международному сотрудничеству и даже откроет новую эру в истории. Этот вопрос, считает он, следует обсудить со Сталиным. Ясная и вдохновенная речь президента окрылила Бора, тем более что Рузвельт пообещал поднять этот вопрос и на предстоящей встрече с Черчиллем.
Документальных свидетельств того, что Рузвельт и Черчилль обсуждали вопрос об атомной бомбе на встрече 19 сентября 1944 года в Гайд-Парке, вслед за встречей в Квебеке, нет, однако из ее исхода можно сделать некоторые выводы. Премьер, подозревая, что от Бора произойдет утечка информации в Москву, очевидно, преуспел в подрыве доверия Рузвельта к физику. Печальный пример того, что происходило, когда идеализм и аморфная политика Рузвельта сталкивались с акцентированной, ориентированной на атлантизм позицией Черчилля. Памятная записка, выпущенная после встречи двух лидеров, констатировала окончательное решение:
«1. Предложение информировать другие страны о проекте „Тьюб аллойз“ с последующим международным соглашением о контроле и использовании неприемлемо. Проблему необходимо решать в обстановке чрезвычайной секретности; когда бомба будет наконец создана, возможно, после оценки всех последствий, использовать ее против японцев; их следует предупредить, что они подвергнутся повторной бомбардировке, если не капитулируют.
2. После разгрома Японии между США и правительством Великобритании продолжится полномасштабное сотрудничество в развитии проекта «Тьюб аллойз» в военных и коммерческих целях, до тех пор пока оно не будет прекращено совместным соглашением.
3. Необходимо провести расследование деятельности профессора Бора и принять меры, с тем чтобы гарантировать его ответственность за предотвращение утечки информации, особенно к русским».
За изменением позиции Рузвельта стояла не только противоречивость его характера, но также фундаментальная перемена реальной политики в связи с атомным оружием. К осени 1944 года стало очевидно, что Германии не удастся создать бомбу. Страх ученых, что фюрер окажется обладателем ядерного оружия, отступил. Кто-то из ученых начал удивляться позиции своих политических лидеров. Лидеры, особенно Черчилль, размышляли: каковы окажутся последствия ситуации, если оружием завладеют русские, — их подозревали в шпионаже с целью выведать атомные секреты. Проблема теперь не Германия, а Россия. Антигитлеровская коалиция переживала новый кризис.
Определенное время пророческим голосам ученых разных стран, отчаянно пытавшихся предотвратить катастрофическую гонку ядерных вооружений, не позволяли достигнуть высших эшелонов американского руководства. Опасная, страшная атомная эра рождалась в обстановке секретности и подозрений, не как следствие многонационального научного сотрудничества с целью обеспечить международный мир, но как средство войны против стран «Оси» и, возможно, сдерживания русских. Москва реагировала на приход этой эры усилением подозрительности и шпионажа. Некоторые замечания Стимсона о встрече с Рузвельтом в конце августа иллюстрируют странную смесь идеализма и узкого практицизма в том, что касалось «Си-1» — зашифрованного названия атомного проекта: «Необходимость вовлечения России в лоно христианской цивилизации... Возможное использование для этого „Си-1“... Меры по разоружению. Невозможность рассекречивания „Си-1“. Наука делает общий критерий невозможным».
Когда президента везли по улицам Вашингтона, он наблюдал материальные воплощения мобилизованного общества. Прогулочная зона, с пристройками и крыльями, отходящими от серых громадин зданий времен Первой мировой войны, выглядела как сплошная строительная площадка. По тротуарам ходили в основном военнослужащие: матросы, морские пехотинцы, женщины в форме вспомогательных служб сухопутных сил, ВВС и ВМФ, солдаты союзных войск. Недалеко от Белого дома располагался служебный вход театра Беласко, в котором разместился солдатский магазин. С нормированием бензина сократилось количество гражданских автомашин на улицах. Часть сотрудников государственных учреждений ездила на работу на велосипедах.
Тысячи девушек в возрасте до 20 лет и больше устремились в Вашингтон. Фермы Арлингтона, за рекой, приютили 8 тысяч женщин, включая 3300 сотрудниц вспомогательной службы ВМФ, и получили известность как девичий город. Женщины, служащие во вспомогательной службе сухопутных сил, разместились лагерем в разросшемся южном посту. Внушительные ведомства укомплектованы кадрами и переведены в разные города: Администрация электрификации сельских районов — в Сент-Луис, Администрация кредитования фермеров — в Канзас, Департамент государственных контрактов, учета рабочего времени и зарплат — в Нью-Йорк. В столице страны ощущалась нехватка жилья. Офицеры искали его, обещая доплату за длительный срок проживания и отсутствие «домашних животных и компаний». Отелями предлагались койки в столовых после часов приема пищи.
Менее заметно из президентского лимузина, но слишком очевидно, судя по информации, поступавшей в Белый дом из различных ведомств — Пентагона, Бюро трудовой статистики во главе с Исадором Лабином, Федерального агентства безопасности во главе с Макнаттом и других учреждений, — состояние страны: она объята энтузиазмом, переменами и стрессом. Несмотря на дефицит сырья, производство росло. В начале июня 1944 года президент напомнил на пресс-конференции редакторов деловых газет и журналов о том «ужасном вое по всей стране», который поднялся, когда он попросил конгресс выделить средства для производства 50 тысяч самолетов в год.
— Что нельзя сделать, то нельзя.
Далее Рузвельт продолжал:
— Сейчас мы производим сто тысяч единиц военной техники в год, и мы сохраняем темпы производства, продолжаем ставить рекорды. Американская промышленность оказалась гораздо более эффективной, чем ожидала пресса, не связанная с экономикой.
Только что принят на вооружение 200-тысячный самолет, произведенный в Соединенных Штатах 1 июля 1940 года, добавил Рузвельт. Первые 100 тысяч самолетов потребовали для своего производства 1431 день, вторые 100 тысяч — только 369.
Соединенные Штаты тратили в день на войну 300 миллионов долларов. Реальный чистый доход на душу населения поднимался все выше — с 1000 долларов в 1940 году до 1300 четырьмя годами позже. Общая численность рабочей силы в 1944 году достигала 66 миллионов, на 12 миллионов выше уровня 1940 года; 5 миллионов из этого превышения обеспечили женщины. Безработица снизилась с 8 миллионов в 1940 году до 670 тысяч через четыре года. Наконец, рассеялся огромный массив безработных, образовавшийся в результате Великой депрессии. Впервые в истории процент занятого населения старше 14 лет поднялся до 60. В 1944 году свыше двух третей подростков (от 14 до 19 лет) работали в различных отраслях экономики, имея приличный заработок. Самый большой скачок в занятости сделали американцы в возрасте 65 лет и выше. Война способствовала радикальному решению проблем, над которыми Рузвельт бился целое десятилетие.