Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр. Страница 52

– Позвольте, сударыня, вам заметить: просто невозможно, чтобы госпожа де Сталь, дочь господина де Неккера, до сих пор не знала, что Бастилия взята народом.

– Уверяю вас, сударь, – стала объясняться смущенная г-жа де Сталь, – после отъезда отца я совершенно чужда событиям внешнего мира и только оплакиваю нашу разлуку.

– Сударыня! Сударыня! – покачивая головой, произнес Жильбер. – Государственные курьеры слишком хорошо знают дорогу, ведущую в замок Сент-Уэн, чтобы можно было поверить, будто ни один из них не заехал сюда спустя четыре часа после капитуляции Бастилии.

Баронесса поняла, что далее вести разговор, не прибегая к прямой лжи, не удастся. Ложь вызывала у нее отвращение, и потому она предпочла сменить тему.

– А чему я обязана, сударь, вашим визитом? – осведомилась она.

– Я хотел бы, сударыня, иметь честь поговорить с господином де Неккером.

– Но разве вам неизвестно, что его нет во Франции?

– Сударыня, мне представлялось, что господин де Неккер, позволив себе отправиться в изгнание, совершил бы крайне странный поступок: было бы чрезвычайно недальновидно с его стороны не следить за развитием событий, и потому…

– И потому?

– …и потому, признаюсь, сударыня, я рассчитываю, что вы укажете, где я мог бы найти его.

– Вы найдете его в Брюсселе, сударь.

Жильбер впился испытующим взглядом в баронессу.

– Благодарю, сударыня, – с поклоном произнес он. – Значит, мне придется ехать в Брюссель, чтобы сообщить ему крайне важные сведения.

Госпожа де Сталь на миг заколебалась, но тут же сказала:

– К счастью, я знаю вас, сударь, и знаю, что вы – человек серьезный, следовательно, эти столь важные сведения, переданные через третье лицо, могут утратить всю свою ценность. Хотя что может быть важным для моего отца после опалы и всего, что произошло?

– Будущее, сударыня. И вполне возможно, я способен оказать некоторое воздействие на будущее. Но все это не так важно. Главное для меня и для господина де Неккера увидеться… Итак, сударыня, вы говорите, он в Брюсселе?

– Да, сударь.

– Я кладу на дорогу двадцать часов. А вы знаете, что такое двадцать часов во время революции и сколько событий может произойти за эти двадцать часов? Нет, сударыня, господин де Неккер был крайне опрометчив, позволив, чтобы его и события, руку и цель разделяли целых двадцать часов.

– Право же, сударь, вы меня пугаете, – промолвила г-жа де Сталь, – и я впрямь начинаю верить, что отец поступил неблагоразумно.

– Что поделать, сударыня, таково положение вещей. А теперь мне остается лишь принести нижайшие извинения за то беспокойство, что я вам причинил. Прощайте, сударыня.

Однако баронесса остановила его.

– Сударь, говорю вам, вы меня пугаете, – повторила она, – и вы должны объяснить мне, в чем дело, как-то успокоить.

– Увы, сударыня, – отвечал Жильбер, – сейчас мне придется заниматься таким количеством собственных дел, что мне просто недосуг думать о чужих. Речь идет о моей жизни и судьбе, равно как о жизни и судьбе господина де Неккера, если бы он мог немедля воспользоваться тем, что я скажу ему через двадцать часов.

– Сударь, простите, но мне пришло на ум нечто, о чем я долго забывала: такие вопросы не следует обсуждать под открытым небом в парке, доступном для посторонних ушей.

– Сударыня, – парировал Жильбер, – я у вас в гостях, и позвольте вам напомнить, что, следовательно, это вы выбрали место, где мы сейчас находимся. Чего вы желаете? Я всецело в вашем распоряжении.

– Я хочу, чтобы вы оказали мне любезность и мы завершили разговор у меня в кабинете.

«Вот как! – мысленно усмехнулся Жильбер. – Если бы я не боялся смутить ее, то спросил бы, уж не в Брюсселе ли находится ее кабинет».

Тем не менее, не задавая никаких вопросов, он последовал за баронессой, которая быстрым шагом направлялась к замку.

У двери стоял тот же лакей, что встретил Жильбера. Г-жа де Сталь сделала ему знак, сама открыла дверь и провела Жильбера в свой кабинет, очаровательную уединенную комнату, более, впрочем, подходящую для мужчины, нежели для женщины; вторая дверь и два окна кабинета выходили в небольшой садик, недоступный не только чужим людям, но и любопытным взорам.

Войдя, г-жа де Сталь закрыла дверь и повернулась к Жильберу.

– Сударь, – промолвила она, – именем человечности заклинаю вас, скажите, что за тайна, могущая пойти на пользу моему отцу, привела вас в Сент-Уэн?

– Сударыня, – отвечал Жильбер, – если бы ваш батюшка мог меня сейчас слышать, если бы он узнал, что я тот самый человек, который послал королю секретный мемуар, озаглавленный «О состоянии идей и о прогрессе», я убежден, господин барон де Неккер тут же появился и сказал бы мне: «Доктор Жильбер, что вы хотите от меня? Говорите, я вас слушаю».

Не успел Жильбер произнести последние слова, как бесшумно отворилась потайная дверь, скрытая за панно кисти Ванлоо [141], на площадке винтовой лестницы, на которую из дверного проема падал приглушенный свет лампы, и показался улыбающийся барон Неккер.

Баронесса де Сталь кивнула Жильберу, поцеловала отца в лоб, поднялась по лестнице, по которой тот только что спустился, и затворила за собой потайную дверь.

Неккер подошел к Жильберу и протянул ему руку со словами:

– Вот и я, господин Жильбер. Что вы хотите от меня? Я вас слушаю.

Они сели.

– Господин барон, – начал Жильбер, – вы только что слышали тайну, позволяющую вам составить представление о моем образе мыслей. Это я четыре года назад направил королю мемуар об общей ситуации в Европе, а после этого посылал ему из Соединенных Штатов различные памятные записки относительно улаживания возникавших во Франции проблем и по части управления ею.

– Об этих записках его величество всегда отзывался мне с восхищением и затаенным страхом, – с поклоном сообщил г-н Неккер.

– Потому что они говорили правду. Но вам не кажется, что тогда эту правду было страшно читать, а теперь, когда она стала реальностью, видеть ее гораздо страшнее?

– Несомненно, сударь, – согласился Неккер.

– Король знакомил вас с содержанием моих мемуаров? – осведомился Жильбер.

– Не всех, только двух. Один касался финансов, и в нем вы высказывали то же мнение, что и я, если не считать небольших различий, но все равно я был этим весьма польщен.

– Это еще не все. В одном мемуаре я предсказывал ему события, которые уже совершились.

– Даже так?

– Да.

– И какие же, сударь, если это не секрет?

– Между прочим, вот эти два. Первое, что вследствие принятых на себя обязательств он будет вынужден однажды удалить вас.

– Вы предсказали ему мою опалу?

– Совершенно верно.

– Хорошо, это первое. А второе?

– Взятие Бастилии.

– Так вы и взятие Бастилии предсказали?

– Господин барон, Бастилия была не просто государственная тюрьма, она была символ тирании. Свобода начинается с уничтожения символа, революция довершает остальное.

– Сударь, вы понимаете, сколь серьезно то, что вы говорите?

– Разумеется.

– И не боитесь во всеуслышание высказывать подобную теорию?

– Господин Неккер, – улыбнулся Жильбер, – человек, вышедший из Бастилии, ничего уже не боится.

– Вы вышли из Бастилии?

– Как раз сегодня.

– Но почему вы там оказались?

– Я это хотел спросить у вас.

– У меня?

– Разумеется.

– Но почему у меня?

– Потому что вы приказали бросить меня туда.

– Я приказал бросить вас в Бастилию?

– Шесть дней назад. Дата, как видите, не настолько отдаленная, чтобы вы не могли вспомнить.

– Нет, этого быть не может.

– Вы узнаете свою подпись?

Жильбер предъявил опальному министру страницу из тюремной регистрационной книги и приложенный к ней приказ о взятии под стражу.

– Да, никаких сомнений, – пробормотал Неккер, – вот и указ об аресте. Вы знаете, я старался подписывать таких указов как можно меньше, но все равно их набиралось в год до четырех тысяч. Кроме того, я обратил внимание, что перед самым моим уходом мне предложили на подпись несколько чистых, без фамилий. Так вот, сударь, указ о вашем аресте мог быть, к величайшему моему сожалению, одним из них.