Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 7
- Разве может человек быть таким злобным, Ноэль? Разве может кто-нибудь так мстить беззащитному невинному созданию? Вы знали все это?
- Я догадывался, хотя до этого момента и не знал содержания этого ужасного письма…
- А Хуан? Бедный Хуан…
- Мое сострадание к нему, как видишь, имело на то причины. Оно было справедливо, как и был справедливым долг твоего отца защищать его. Но все ополчились против отца…
- Это моя мать восстала против него… Как сейчас помню то время. Помню ту ночь, когда отец сел в последний раз на лошадь, помню это словно ожог… Ведь я тоже ополчился против него!
- Ренато, что ты говоришь?
- Это было ради того, чтобы защитить мою мать, и его последние слова были сказаны, чтобы снять тяжкий груз с моей совести… Да, Ноэль… На смертном ложе отец сказал мне две вещи: что мне нужно защищать мать, даже против него самого и помогать Хуану, протянув ему дружескую, братскую руку… Да, как брату, это были его слова, я отлично помню… Эти слова навсегда вонзились в мое детское сердце, и я поклялся исполнить его желание и вопреки всему миру исполню, Ноэль!
Он бросил письмо на стол, вытер виски, влажные от тревожной испарины. Затем быстрым движением положил старую скомканную бумагу и поджег ее пламенем светильника, сказав:
- Теперь я сжигаю это бесчестие, эту ненавистную бумагу, этот крик злобы и низости, являющийся наследством Хуана… Я дам ему другое, дам ему то, что хотел отец дать: мое доверие, преданность, любовь брата… и половину этих земель, потому что они принадлежат ему по крови…
- Сынок, ради Бога… Будь благоразумным…
- Я предпочитаю быть справедливым, Ноэль. Пусть наконец справедливость наступит на земле Д`Отремон… Справедливость, понимание, любовь и милосердие для живущих и прощение за совершенные грехи умерших…
На широкой фарфоровой пепельнице вместо письма осталась горстка черной золы; затем быстрым движением Ренато открыл дверь, старик-нотариус спросил:
- Куда ты, Ренато? Ты не будешь ждать Хуана?
- Я не могу уже ждать, Ноэль. Я прямо сейчас пойду встречусь с ним! – В широкой прихожей почти в полумраке, Ренато отступил на шаг, наткнувшись на Янину. Выходя из кабинета, он почти споткнулся об нее. Впервые ясные и нежные глаза сына Софии посмотрели на нее с мягкостью. У него было нежное сердце, сострадание, любовь и сочувствие ко всем созданиям на земле. Он чувствовал безмерное великодушие, расположенность к доброте и снисходительности и, подавляя инстинктивную антипатию к стройной и темной метиске, сердечно спросил:
- Что произошло, Янина, почему ты так смотришь?
- Вы кажетесь довольным, сеньор…
- Да, Янина, я доволен…
- Тем не менее вам нужно знать правду, которая вас больше не одурачит, правда, которая не будет больше над вами смеяться… Вы должны знать, кто вам лжет, кто вас позорит…
- Янина! Что ты говоришь? – воскликнул Ренато, посуровевший от ее выражения лица, которое до этого момента было приветливым.
- Прочтите это письмо, сеньор Ренато! Прочтите!
Слова метиски резко стряхнули, принудительно опустили восторженное возбуждение и светлую атмосферу нежности, любви и благородства, которыми жила его душа. Этот ореол разрушили, мир иллюзий сбросили на землю, было ужасающее чувство падения в пропасть… Он вырвал его из рук Янины, не взглянув, кому оно адресовано. Затем быстро прочитал, словно проглотил глоток яда и заставил метиску ответить:
- Что это значит? Кто дал тебе это письмо? Для кого оно?
- Для Хуана Дьявола!
- Для Хуана Бога… - поправил Ренато, читая. – Кто написал это письмо?
- Вы не видите? Не знаете? Не узнаете почерк…?
Еще раз Ренато взглянул на строки, плясавшие перед его глазами, которые искрились насмешкой и бесчестьем… он не хотел понимать слова, означавшие что-то ужасное, проникавшие внутрь него все больше и больше, пока с мучительной силой окончательно не вонзились в него. С безумными глазами он смотрел на Янину, которая отступала, словно собиралась сбежать и приблизился к ней:
- Я спросил тебя, кто дал тебе это письмо!
- Мне его не давали… Я украла его, подобрала, когда оно свалилось у той дуры, с которой его отправили. Это письмо с доверенной служанкой Аной послала Хуану Дьяволу сеньора Айме. Она послала вручить его Хуану Дьяволу!
- Хуану Дьяволу! Хуану Дьяволу! То, что ты говоришь – ложь!
- Это правда! Клянусь! Сеньора Айме…
- Не упоминай ее, чтобы бесчестить, потому что это тебя не касается! Ты лжешь… лжешь…!
- Я не лгу! Сеньора Айме любит Хуана Дьявола! Я видела их одних, на свидании…!
- Замолчи! Замолчи!
Рука Ренато грубо схватила за горло метиску и безумно сжала, а Янина, не защищаясь, выбрасывала последние потоки яда:
- Это правда, правда! Убейте меня, если хотите, за то, что я сказала это; но убейте также и ее, потому что она предательница!
- О, хватит! Хватит!
Он отпустил ее, и она свалилась; вне себя от гнева взглянул на нее и повернулся спиной, побежал в свою спальню…
Оставаясь неподвижной, сложив руки, Айме находилась на коленях на скамейке, не плакала, ни молилась, испытывая боль в душе и теле… Она тряхнула темной головой при появлении матери, которая спросила ее:
- Дочка, что случилось? Где твоя сестра?
- Она пошла с моим посланием. Она попросит у него одолжения для меня… Это все… Я жду ее здесь…
Айме направилась к окну, пытаясь различить все шумы, но ни один не дошел до нее в полной тиши этой ночи… Все было во мраке, все казалось совершенно спокойным, только лишь холодела кровь в венах. Она хотела отойти, спрятаться, сбежать, но было поздно, потому что Ренато вторгся в ее комнату и властно приказал:
- Айме! Выходи!
Он почти выволок ее, ведя за собой, его пальцы, словно стальные крючки вонзились в руку, заставляя ее покинуть спальню, где осталась испуганная Каталина, которая не успела произнести ни слова. Он подталкивал ее, с силой повесил фонарь, а затем очень близко приблизил свой взгляд со звериным и ужасным выражением, пока она тряслась и пыталась отступить назад… Она уже не могла пятиться, а он все наступал… В его ясных глазах зажегся гнев бесконечной силы и ярости, которой не было названия, огонь, который Айме никогда не видела в его глазах, но который был ей хорошо знаком в других глазах, и начала испуганно умолять:
- Ренато! Ты сошел с ума!
- Я сошел с ума и был слеп, нужно так сказать! Притворщица! Развратница!
- Почему ты так говоришь? Почему ты так смотришь? – задыхаясь от ужаса, она пыталась защищаться: - Ренато, ты потерял рассудок?
- Ты помнишь это письмо? Отвечай!
- Я… я… я… - не находя выхода бормотала Айме.
- Оно твое… Ты не отрицаешь этого, не можешь отрицать. Оно твое, да, это ты писала его! Ты обманула меня!
- Нет, Ренато, нет…!
- В этом письме ты жалуешься, умоляешь, просишь сострадания у другого мужчины, а теперь ты должна просить меня… Но не делай этого, потому что это бесполезно… Это будет бесполезно!
Айме попыталась сбежать, но грубые и решительные руки Ренато крепко держали и сжимали ее, поднимаясь к горлу… С огромной от ужаса смелостью Айме удалось уклониться от рук, выплеснув яд обвинения:
- Я не виновна. Клянусь тебе! Это она… она…! Я прошу сострадания, но не для меня. Прошу милосердия для нее. Я унижаюсь и умоляю, чтобы спасти ее. Монику!
- Что это ты говоришь?
- Моника – любовница Хуана Дьявола!
- Нет! Этого не может быть!
- Я поклялась любой ценой молчать… Поклялась не говорить… Ради матери. Ренато, ради нашей бедной матери, которая хотела спасти мою сестру. Я хотела спасти ее собственной ценой. Я прошу к ней милосердия, Ренато! Милосердия к ней и ко мне!
Придя в себя как от резкого толчка, словно поднимаясь из глубины бездны, словно луч света проступил из мглы, словно луч ослепительной надежды из глубины беспредельного отчаяния достиг его, Ренато отступил на шаг, ища правду в глазах Айме, которая плакала от испуга, и ее руки были протянуты, прося жалости и сострадания, голос, ослабевший от ужаса и плача, неумело и отчаянно бормотал свою ложь: