Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 164
- Я могу считать себя беспартийным пока, - начал он. - Но вот мои товарищи, меньшевики, они в оппозиции к Советской власти. Получилось скверно! Товарищи Цейтлин, Наволочный и Клюев попросили меня примирить их с вами.
- Да, - сказал Наволочный, - волею интервенции получилось так, что мы предали и дело революции, и дело рабочего класса. За это, как видите, мы работаем в Архангельске легально. У нас - помещения, печать, союзы, паек. У вас же ничего этого нет, и в перспективе - расстрел на Мхах, неподалеку от этой квартиры. Однако мы заявляем о своей готовности порвать с прошлым и примкнуть к вам...
Карл Теснанов ответил:
- Примкнуть к нам - значит уйти в подполье и закончить свою жизнь в лучшем ее варианте - на "Финляндке"!
- Не забывайте, - отозвались меньшевики, - что мы, в отличие от вас, имеем возможность действовать легально. О том, что мы стали большевиками, будете знать только вы. Сейчас близится годовщина Февральской революции, и надобно использовать возможность легального воздействия на массы...
Карл Теснанов показал на раскрытые двери:
- А кто там еще... за вами?
Из темноты сеней блеснули золотые зубы архангельского врача Борьки Соколова. Он шагнул к свету, присел рядом с меньшевиками:
- Вы знаете, что я эсер, и не последний в этой партии. Понимаю: в одном котле не сваришь сладкий шербет и луковую похлебку. Дело рабочего класса предано... сам вижу! Если угодно - виноват. Но сейчас я, пожалуй, заодно с вами. Может, когда вы победите, вы меня к стеночке и прислоните... Может быть! Потому что борьбы с вами я не прекращу. Но я все продумал и пришел к выводу, что сейчас - при интервенции - я с вами, ребята...
Дрейеру тоже было предложено выступить на митингах.
- Я отказываюсь, - ответил Дрейер. - Я - большевик и не буду приветствовать годовщину революции буржуазной...
Уговаривать его пришли девушки - Клава Блезина и Аня Матисон, тайно влюбленные (тайно и безнадежно) в курчавого поручика.
- Ты... несчастный ортодокс! - сказала Клава.
- И ты не понимаешь всей сложности политической обстановки, - добавила Аня Матисон.
Дрейер уговорам не поддался:
- Я ее очень хорошо понимаю, эту обстановку. И я согласен выступить. Да! Но только в годовщину революции Октябрьской.
- До октября, - был ответ, - мы вряд ли доживем!
- А для этого, - заметил Дрейер, - нужна конспирация не такая, как у вас, мои милые. Почему Борька Соколов пришел к вам на явку, как на именины? Точно по адресу? Точно вовремя?.. Я не дорожу своей шкурой, но о жизни, о ее полезном продолжении нам, большевикам, думать следует! И не совать башку в петлю, когда можно носить галстук...
Все это время интервенции Дрейер вел себя стойко. Открыто называл себя большевиком, и об этом знали многие в Архангельске - кому надо и кому не надо. Поручик Адмиралтейства продолжал службу на "Святогоре", поднятом англичанами с грунта, общался с радиотелеграфистом Ивановым - другом Миши Боева. Были у Дрейера какие-то еще подпольные связи, которые он умело затаил ото всех. Связь с аванпортом Экономия, с сухими и мокрыми доками при соломбальских эллингах. Была у поручика еще одна связь, законспирированная столь глубоко, что о ней даже никто не догадывался...
К подъему флага на ледоколе - в минуту восхода солнца над миром штурман Николай Александрович Дрейер появлялся на палубе, никогда не опаздывая. Шинель с погонами - опрятная; на фуражке - ни кокарды, ни звездочки. Пели, разрывая рассвет, печальные горны, и, приветствуя флаг, скользящий по фалам навстречу солнцу, рука Дрейера привычно вскидывалась к виску - честь!
- В эту бы руку, - заметил однажды адмирал Виккорст, - да еще бы пистолет, наполненный водою... Поручик Дрейер, я просто удивляюсь вам! Неужели вы не желаете добровольно уйти от своего позора?
- Я не опозорен, ваше превосходительство, - отвечал Дрейер. - Я остаюсь при своем. И не доставлю вам удовольствия видеть меня покончившим с собою, как забеременевшая курсистка!
* * *
Генерал Евгений Карлович Миллер был пьяницей особой формации, еще гусарской: он имел флягу, которая по форме своей как раз подходила к кобуре револьвера. Охранять его - это дело охраны, а его дело - выпить и закусить, когда хочется. Иногда фляга совалась за голенище, тогда, в кобуре носилась легкая закуска.
Миллер был всегда начеку: выпил и закусил... Хорошо!
В прошлом начальник кавалерийского училища, потом военный атташе России при итальянской армии, он был горд своим предком - известным историком Сибири Гергардом Миллером, в давние времена выехавшим на Русь из Вестфалии. Дело прошлое! Вернемся к незабвенному Евгению Карловичу, похожему на моржа...
Вопрос: был ли Евгений Карлович когда-либо бит?
Ответ: да, был! Евгений Карлович Миллер был избит своими солдатами в дни февраля 1917 года, и вот теперь годовщину его славного избиения собирались праздновать рабочие Архангельска.
- К чему такая честь? - вздыхал Миллер, не охотник до юбилеев. - Надо бы запретить праздновать годовщины февраля...
Марушевский был гораздо умнее Миллера.
- Евгений Карлович, - ответил он, - необходимо проявлять максимум гибкости. Терпите же вы на посту вице-губернатора губернского комиссара Игнатьева? Так потерпите, ежели городская дума устами меньшевиков и эсеров проведет славный юбилей революции, которая имеет право называться "великой и бескровной".
- Вы, любезный Владимир Владимирович, сидели тогда при "великом" Керенском, и потому она стала для вас "бескровной". А вот для других генералов... Эх! - крякнул Миллер, вспоминая, и распахнул кобуру, чтобы выпить и закусить...
- Не беспокойтесь, - утешил его Марушевский. - Я уже отдал приказ: каждому офицеру в дни юбилея иметь при себе винтовку. Даже отправляясь в бардак к девкам, офицер понесет с собою винтовку с двумя запасными обоймами...
"Володинька" свел разговор к шутке, но это было правдой: накануне юбилея "великой и бескровной" все готовились к пролитию великой крови. Даже спали в обнимку с оружием. По городу ползали броневики с пулеметами. А однажды с визгом, пугая прохожих, проскакала странная конница. На лошадях ехали женщины. В несуразных плащах и в театральных масках. Длинные маузеры в руках барышень стучали пулями...
- Это еще что за новость? - удивился Марушевский.
Ему доложили, что прибыла из Англии знаменитая Машка Бочкарева и уже создала отряд архангельских амазонок для борьбы с большевизмом. Марушевский понимал: чичиковщины было уже достаточно (просто удивительно, как англичане, неглупые люди, сами не сознавали того, что имеют дело с комиками из провинции).
От очередной глупости Марушевскому тоже захотелось сейчас и выпить и закусить; он просто осатанел от ярости:
- Эту стерву Машку... ко мне! Живо!
Ох, сколько мяса закатилось к нему в кабинет! Четыре креста на высокой груди не висели, а лежали - как на подносе. А из-за плеча доблестной Машки торчала голова пламенного любовника Джиашвили (вот уж кто хорошо устроился, так это он, бывший сотник конвоя).
- Сударыня, - вежливо произнес Марушевский, - объясните нам, пожалуйста, кто вам давал право носить штаны и погоны?
- Я - Бочкарева! - был ответ.
- Хорошо, мадемуазель Бочкарева, но я еще раз спрашиваю вас: почему вы в штанах, черт побери?
- Я - Бочкарева! - был ответ.
- Вы... мужчина?
- Нет... девушка.
Тогда Марушевский набросился на Джиашвили.
- А вы? - спросил с ядом. - На что существуете?
Джиашвили твердолобо отрапортовал:
- Адъютант командира героического ударного женского батальона смерти, бывший сотник конвоя его императорского...
- Стойте! Я не о том вас спрашиваю: вы... тоже девушка?
- Я мужчина, - сказал Джиашвили, посмотрев на Машку.
- Мужчина, - подтвердила она.
- Кру... хом! На фронт, рядовым, шагом... арш!
С мужчиной было покончено. Дело теперь за Машкой, которая вдруг завыла в голос, как деревенская баба (ее можно понять - всегда неприятно, когда разлучают с любовником).