Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 163

- Четырнадцать человек... Тогда Лига социальной пропаганды тоже бросила клич к желающим ехать в Россию, чтобы сражаться, но уже в рядах Красной Армии... И знаешь, сколько вызвалось?

- Сколько?

- Сотни! Сотни американцев пожелали служить в Красной Армии. Об этом у нас не любят говорить... тем более - здесь, в самой России. Но я-то хорошо знаю, что творится за океаном...

Она повертелась перед зеркалом, снова взбила волосы:

- А я тебе нравлюсь? Ну конечно же... что я спрашиваю такие глупости, конечно же, ты от меня без ума.

- Наконец-то, - ответил Суинтон, - раздался первый вопрос, обращенный ко мне, как и положено при интервью...

- Важно, что я тебя увидела, дурачок. Теперь закрой окна, милый, и ложись спать спокойно. Я не полезу в окно, а спущусь по лестнице. Вот будет потеха внизу, когда твои церберы меня увидят. Они меня сочтут за ведьму...

Через несколько дней Суинтона и капеллана Роджерсона спровадили из Архангельска на родину; выслали как неугодную и американскую корреспондентку. Заодно с ними, ругаясь на хорошем матерном языке, покидали Россию и около сотни американских солдат, отказавшихся не только воевать, но и вообще служить в армии. Всех этих людей отправили лесным трактом - на лошадях, в санях - до Онеги, потом - через Кемь - в Финляндию. Там на оленях, быстро-быстро, они проскочили до Ботники, где ступили на палубу шведского ледокола.

В древней Упсале, дорогой на родину, Суинтон обвенчался с американской корреспонденткой; это была отличная пара. И за Суинтона нам не обидно: он хоть недаром провел время в России и нашел там жену - верного друга на всю свою долгую жизнь. Теперь он снял с запястья браслет (памятку о смерти) и надел на палец обручальное кольцо (памятку о счастье). Отныне Суинтон мог вернуться к облюбованной им проблеме электронной трубки, чтобы человек мог не только слышать, но и видеть на расстоянии.

Видеть: из Англии - Россию, из России - Англию.

Посмотрев в молодости Россию своими глазами, Суинтон на склоне лет увидел ее - преображенную - на голубых экранах телевизоров. И в маститой старости он очень любил вспоминать молодость.

- Мне здорово повезло! - заканчивал он свой рассказ.

* * *

Лейтенант Уилки, весь в рысьем меху, напрасно поджидал Суинтона в Онеге: телеграф принес известие о его гибели. Вокруг Онеги, по дремучим буреломам, словно медведи, хрустя валежником, бродили русские косматые партизаны. Штабеля досок желтели на причалах: вывозить, вывозить, вывозить! Вот оно, благословенное русское золото - древесина; до чего же благородны очертания его слоев, словно на мраморе из Каррары, какие могучие стволы рушатся в сугробы, словно подкошенные великаны-рыцари...

Именно здесь, в Онеге, вдыхая запахи смол, Уилки получил сообщение, что и на Тверском берегу Кольского полуострова появились партизаны. Бежал из своего батальона, покинув его оранжевое знамя, комиссар Юсси Иваайнен тоже стал партизаном...

- Кто там командует? - спросил Уилки.

- Неизвестный. Скрывается под псевдонимом "Дядя Вася". Уилки тут же, на клочке бумаги, произвел вычисление по курсу британской эмиссионной кассы из расчета: один фунт за сорок четыре "чайковки" Архангельского правительства.

- Вот эту сумму, - сказал, - в стерлингах или в русских кредитках - за его голову. Объявите по волостям, по станциям, по дорогам... Такие деньги на земле не валяются!

Глава четвертая

Начинали работать по старинке. Как в царские времена. Еще с осени собирались на квартире Карла Теснанова, председателя путейских профсоюзов. На столе - бутылки с водкой, шипело прогорклое пиво в мутных стаканах. Теснанов уже не молод, женат, и две девочки в розовых платьицах выходят к гостям, делая книксен. Склонив к гармонии голову, задушевно играет Миша Боев.

Все это - для конспирации... Пора браться за работу.

- А я уже работаю, - говорил Иванов, радиотелеграфист с дивизиона траления. - С того самого дня, как англичане пришли, каждый вечер рубку закрою и стучу в Вологду, пусть знают, что у нас тут творится... Опять же и поручик Николай Александрович Дрейер. Его вот здесь нет, и очень жаль. Ледоколы-то - за ним, а тральщики бы их завсегда поддержали...

Аня Матисон и Клава Блезина достали из сумочек наганы. Славные конторские барышни, они положили их на стол, а там, в сумочках, осталось интимное - платочки, зеркальца, помады.

- Мы давно готовы... - сказали девушки, пунцово раскрасневшись. Нужен беспощадный террор, как в старые времена. Убить Чаплина, его надо убить в первую очередь, потом - Айронсайда, Марушевского, генерала Миллера. И наконец, есть еще очень опасные для нашей Шестой армии люди: полковник Констанди и капитан Орлов...

Решимость девушек была такова, что мужчинам отступать было просто стыдно. И тут жалобно всхлипнула гармонь - Миша Боев перестал играть.

- Девушки, - сказал он нежно, - эти вот драндулеты, - и показал на оружие, - вы, милые, спрячьте и никому не показывайте. Вижу я вот там у вас всякие помады, чтобы краситься... Это хорошо, это мне даже нравится. А наганы - нет, не надобны оне. Нужна работа иная. В пригородах. На запанях. В доках. Да по казармам. Станок есть. Надо печатать.

- Что печатать? - спросили его. - Ты знаешь?

- Да хоть - деньги... - ответил Миша, и все засмеялись.

- Это верно, - поддержал его Карл Теснанов. - Денег у нас нет. А деньги нужны. И для работы. И для помощи арестованным товарищам... Разве не так? Может, с того и начнем, что попробуем тиснуть на станке "моржовки", а?..

Все с этим предложением согласились.

- А надо мной-то чего смеялись? - спросил Миша Боев и снова заиграл, прикрывая вальсом "Дунайские "волны" всю тайну собрания.

Худо ли, бедно ли - стали работать. Разрозненные ячейки объединили. Теперь коммунистов (активных) было сорок человек. Взвод!

Попытка печатать на станке "моржовки" и "чайковки" не удалась: краска расплывалась, не было совмещения в сетке. Но зато листовки получались хорошо. Даже отлично! Прогнали первый тираж в январе - пятьсот экземпляров, как пробный. Никаких задач поначалу не ставили, только рассказывали: об ужасах тюрем Иоканьги и Мудьюга, о расправах в селах с беднотой и прочее.

Главной ошибкой подпольщиков была их ставка на низы города. На самые глухие и нищие окраины они перенесли типографию, явки, склады, - а ведь именно беднота была под самым зорким надзором контрразведки и Союзного контроля. Полковник Торнхилл, прибывший с Мурмана в Архангельск, отлично владевший русским языком, плавал и здесь как рыба в воде...

Мишу Боева снарядили под возчика, заложили ему росшивни сунули за армячишко фальшивый паспорт и наказали:

- Гона прямо на Вологду, к товарищу Кедрову. Доложи, что мы тут время даром не тратим. Пусть знают и пусть помогут...

По городу, в окружении мотоциклистов, разъезжал генерал Миллер, чем-то похожий на того моржа, который вылезал из проруби на кредитках Северного правительства (рисовал моржей хороший художник Чехонин). Постепенно Архангельск пустел от дипломатических миссий, и теперь англичане окончательно забрали все дела интервенции в свои хваткие руки. Нуланс уехал не один: он увез в Париж и "премьера" Чайковского. Не сумев разобраться в Архангельске с куделью и паклей, отныне Николай Васильевич за границей становился неоспоримым авторитетом по знаменитому "русскому вопросу"...

Оставшееся в Архангельске правительство потеряло своего последнего "социалиста": кадеты и монархисты взяли верх. Начиналась диктатура двух людей - Айронсайда (со стороны англичан) и Миллера (со стороны белой армии).

В один из дней, когда подпольщики собрались неподалеку от Мхов, в бедной хижине рабочего с запаней, вошли к ним три человека, и дверь за собою - дверь вела в сени - оставили открытой.

- Здравствуйте, - сказали они, снимая котелки.

Это были видные меньшевики Архангельска: Клюев, Цейтлин и Наволочный, вслед за ними шагнул мастеровой Бечин. Держались меньшевики пасмурно и виновато. Сели рядком на стульях вдоль стены. Разговор начал Бечин - как посредник.