Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 162

- Ты разве видел таких женщин? - похвастал американский офицер. Женись - и будешь в плену дважды: у большевиков и женщин!

Заглянув в пролет лестницы, полковник вдруг выплеснул чай:

- Пора спасаться! К нам идут палачи чекисты...

И всех не стало. С хохотом убежали и закрылись изнутри.

Суинтон устало присел на мешок возле бака с кипятком и дождался, когда наверх поднялся хмурый чекист. Дернул ручку двери, убедился, что закрыто, и стал дубасить по филенкам ногами:

- Эй! Народы мира... откройте... Да не бойтесь.

Из-за дверей - смех, злорадный. Чекист почесал за ухом.

- Оно, конечно, - сказал задумчиво. - Вчера Нежданова, потом Собинов... Ошалеть можно! - И вдруг уставился на Суинтона выпуклыми глазами: - Ага, новичок... Когда прибыл?

- Сегодня.

Из-под тужурки чекист достал пачку билетов, один из них протянул Суйнтону:

- Царская ложа. Первый ряд. Начало в восемь.

- Куда? - растерянно спросил Суинтон, вставая с мешка.

- Как куда? Шаляпин петь будет. Нешто же можно: в Москве побывать и Шаляпина Федю не послушать?.. Не опоздай смотри!

В полутемном холодном зале пел Шаляпин... "Когда это было? - думал Суинтон, сидя в царской ложе. - Год? Или три года тому назад?" Могучий голос русского титана наполнял его душу. Нет, это было только вчера: отчаянный рев "хэвиленда" над архангельским лесом, трассы пуль, устремленные к земле, и запах... этот мучительный запах гибели, перемешанный с бензином, смолой и дымом. А на суку дерева - тень пилота...

Суинтону снова хотелось плакать.

* * *

Через несколько дней Суинтон уже сам кричал:

- Спасайтесь! Чека идет и несет билеты...

Напрасно стучали в дверь, предлагая пленным единственное, что могла предложить Москва в эти трудные годы, - театр, знаменитый русский театр. Билеты - в первом ряду. Пожалуйста, наслаждайся. Но даже любители музыки отказывались: музыка, казалось, уже лезла у них из ушей, словно они облопались ею.

В театре однажды Суинтон познакомился с очаровательной русской барышней и, чтобы время пленения не прошло напрасно, уже всерьез подумывал о женитьбе. Русская - это и дико, и экзотично, и экстравагантно. Женитьба на русской женщине откроет ему на родине двери любого дома...

Но жестокий локомотив, летящий обратно на север, разорвал нежные узы Гименея, осыпанные в 1919 году не розами, а ледяным инеем. И опять бешеная скорость. На редких остановках Суинтон был поражен громадными толпами мужчин и женщин, одинаково одетых в солдатские шинели. Все они яростно ломились в вагоны. Это были мешочники. Когда же Суинтон спросил об этих людях, берущих эшелоны с бою, у сопровождавшего его чекиста, то получил ответ - весьма характерный:

- Кто такие? Добровольцы, которые едут на фронт, чтобы драться с вами... с интервентами!{27}

...Генерал Самойлов при встрече сказал Суинтону откровенно:

- Вы нам понадобились, сэр. Генерал Айронсайд недавно предложил нам переговоры об обмене пленными. Но один член нашего Реввоенсовета, не согласовав дела с Москвой, отправил Айронсайду грубое письмо с предложением повесить кавторанга Чаплина и генерала Миллера, прибывшего на смену Марушевскому. Таким образом, переговоры сорваны. Мы предлагаем вам отправиться в Архангельск для улаживания этого вопроса, столь необходимо важного для обеих противных сторон... Суинтон спросил:

- Вы отпускаете меня, не боясь, что я очень многое успел пронаблюдать на вашей стороне?

Самойлов захохотал.

- Милый Суинтон, - сказал он сипло, - наше командование и не ставило себе такой цели, чтобы оградить вас от наблюдения за всем, что происходит на советской территории. Мы ничего не скрываем! Мы бедны, мы раздеты, мы голодны, - все это так. Но это не главное, и вы, как неглупый человек, сами можете разгадать главное сейчас в русском народе...

- Каковы же условия, на которых вы меня отпускаете?

- На три дня. Под честное слово офицера.

- Я джентльмен, можете не сомневаться, - заверил Суинтон.

Самойлов дружелюбно протянул ему руку:

- Мы будем ждать вас на тракте между деревнями Сельцо и Ломоухово, от нуля до нуля десять минут. Стрельба на этом участке фронта будет в это время прекращена... Желаю вам удачи!

Через три дня, в лунном свете, на глухом тракте выросла во весь рост фигура Суинтона.

- Русска! Ноу стреляй!.. Я пришел, у мой офицер есть честна слово... Джентльмен!

Свою задачу он выполнил, оставшись заложником при штабе Шестой армии. Айронсайду он высказал при неизбежном свидании прямо в лицо все, что видел, все, что передумал. На этот раз Суинтона не стали баловать, а посадили на паек рядового красноармейца. Суинтон съедал в день три четверти фунта хлеба, и он понял то главное, что определяло сейчас настроение русского человека, - победить во что бы то ни стало...

- Теперь, - сказали ему, когда обмен пленными состоялся, - вы, капитан Суинтон, можете нас покинуть.

- И вы, - спросил он, - не берете с меня расписки, что я не стану более воевать, против вас?

- Нет. Никаких расписок не берем. Если вам так уж это нравится, можете воевать с нами и дальше... Пожалуйста!

* * *

Ему встретился в Архангельске капеллан Роджерсон и сказал:

- Увы, я более не патер. Меня высылают как большевистского агитатора... Почему вы даже не хихикнете, Суинтон?

Суинтон набил табаком трубку.

- Дорогой патер, я хихикаю теперь над Айронсайдом...

В незаметной пивной на окраине Архангельска Суинтон дал нечто вроде пресс-конференции корреспондентам союзных армий. Ему задавали много вопросов и называли даже фамилии "жертв большевизма" - из числа тех, которых он узнал в Москве.

- Это ложь, - отвечал Суинтон, - с полковником Гоуденом, который, по вашему утверждению, замучен в застенке, я перед самым отъездом пил водку под аркой Казанского вокзала. Могу сказать даже, чем мы закусывали!

- Чем?

- Мы утерлись рукавом и подышали морозом... Я более прошу не задавать мне вопросов об этих мнимых зверствах, ибо эта ложь порождена в застенках белогвардейских контрразведок.

Его спрашивали, и настойчиво, о разрухе на транспорте.

- Очень грязно на вокзалах и станциях, - отвечал Суинтон. - Повальной же любви русских к щелканью подсолнечных семечек я не понимаю. Буфеты и рестораны не работают. Но я дважды проехал в международном вагоне первого класса, с прислугой и ванной. Поезда, насколько я мог заметить, ходят со скоростью не менее сорока миль в час. Население одето в солдатские шинели и осаждает поезда, идущие на север, чтобы воевать с нами...

Суинтона отвели в гостиницу "Франсуаза" и посадили под домашний арест.

С высоты третьего этажа он наблюдал, как ползает дряхлый трамвайчик по улице, как бойскауты учатся маршировать.

Был уже поздний час и пора было спать, когда в окно к нему постучали...

В окно? Не в дверь?

Да, стучали в замерзлое стекло. Суинтон увидел женское лицо, а сама женщина, прилипнув спиной к стене дома, стояла на узеньком обледенелом карнизе. А под нею - пропасть улицы... Кроша в пальцах сухую замазку, Суинтон рванул на себя зимнюю раму, втянул женщину в номер.

- Это весело, правда? - спросила женщина, оправляя волосы. - Но вас, черт возьми, так здорово внизу охраняют, что другого пути, как через окно, у меня не было... Увы, - пригляделась она к капитану, - вы мне нравитесь, Суинтон! Правда, это свидание не любовное, а всего лишь политическое интервью. Я корреспондентка американской газеты, и мне чертовски повезло: я встретила вас... Повторяю: это пока не любовное наше свидание!

Она и слова не давала сказать Суинтону - говорила сама.

- Ты думаешь так же, как думаю и я... Эту войну пора кончать. Вы, англичане, слишком упрямы. Но у нас за океаном в Мэдиссон-сквер-гарден уже давно кричат на митингах: "Позор!" Сенат призвал добровольцев, желающих сражаться здесь с большевиками... И ты знаешь, сколько они собрали?

- Сколько?