Из тупика - Пикуль Валентин Саввич. Страница 161
Брызнуло огнем рядом, ледяной поток воздуха бил теперь прямо в лицо. Холодом сковало ногу, Суинтон глянул вниз, а там - в свежих пробоинах фюзеляжа - мелькали елки, избы, лошаденки на дороге. И вдруг все это стало стремительно расти, приближаясь.
- Нам не повезло, парень! - заорал пилот. - Ты можешь еще выпрыгнуть. А я потяну машину дальше...
- Благодарю, - ответил Суинтон, ставя мягкий мешок к себе на колени. Ты меня тяни тоже...
- Поздно прыгать!.. Закрой рот, приятель... раздвинь колени, ослабь позвоночник... Соберись в скобку, как спящая собака... Ах, как нам не повезло!
Земля с ревом надвигалась на падающий "хэвиленд". И вот - будто железной метлой провели по днищу фюзеляжа: задели макушку высокой сосны. Суинтон быстро-быстро, отчаянной скороговоркой, читал молитву...
И вдруг деревья леса, словно гигантские хлысты, разогнулись. Всем своим могучим частоколом они, казалось, хлобыстнули по корпусу "хэвиленда". В тонкой, как пудра, снежной пыли и в скрежете раздираемого металла запахло бензином и чудесной смолой.
Это было последнее, что он почувствовал: без боли сознание покинуло его тело.
Это тело, вместе с обломками, летело сейчас вниз, с хрустом ломая сучья деревьев, пока не рухнуло в пышный сугроб.
* * *
"Пых!" - взметнулся снег над Суинтоном. Ему здорово не повезло.
Первое, что он увидел, был разбитый сапог, из которого торчали, обернутые грязной портянкой, серые пальцы. Это были не его пальцы. И тогда Суинтон поднял глаза выше. А выше ветер парусом раздувал шинель, полы которой обгорели у костров. Капитан связи перевел взгляд еще выше и увидел лицо человека, заросшее бородой... Казалось, прямо из волос смотрели на британца глаза, над которыми - красная звезда красноармейца...
Тут же, возле походного костра, его "разделили". Первым ушел от Суинтона мешок с нательным бельем, потом, обступив капитана, щупали его шинель и велели показать ботинки. Шапку сняли, а взамен водрузили на голову вытертый малахай. Вместо ботинок бросили те самые сапоги, которые он увидел, очнувшись, и теперь уже Суинтон рассматривал свои же пальцы, торчавшие из грязной портянки.
Буквально через минуту он стал похож на этих людей.
Осталась еще фляга; Суинтон хлебнул водки, глубоко и жадно, как воздух, и отбросил флягу на снег... "Все кончено!"
Шатаясь, он брел по сугробам и еще раз увидел обломки "хэвиленда", в которых копались уже русские бабы, набежавшие из деревень. А тело летчика тряпкой болталось на широком суку дерева.
В землянке, куда ему велели спуститься, Суинтона встретил капеллан Роджерсон из королевско-шотландского полка. Благородная седина на висках; краешек белого воротничка смят и загрязнен; поверх сутаны - походный крест из авиационного алюминия.
- Сын мой, - сказал патер, - нам осталось молиться. Уже слышны мне шаги божьи...
Но как ни старался Суинтон, молитва его не была сейчас горячее той, которую он посвятил всевышнему в кабине "хэвилевда", когда земля текла навстречу, ершистая и дымная. И тогда капитан радиосвязи заплакал. Будет мир, будут полыхать над ним дивные рассветы, отцветет жасмин в палисаднике старого отца, проблема электронной трубки разрешится уже без него - без Суинтона...
- Боже! - рыдал Суинтон. - За что? За что? За что?
- Пошлем проклятие подлым варварам-большевикам, - сказал Роджерсон, и, когда за ним пришли, капеллан выпрямился, и белизна заполнила его небритые щеки...
Обратно в землянку он ворвался, как мина из бомбомета.
- Слава большевикам и богу! - орал он в диком, непонятном исступлении. - До конца дней моих буду молить его только за большевиков... Сын мой, молитесь и вы за них!
- Патер, - ответил Суинтон, отступая, - вы могли бы сойти с ума и дома! Совсем незачем было ехать ради этого в Россию...
Вызвали и Суинтона - провели его в низкую теплую землянку и оставили там одного. Быстрыми шагами, крепко ставя ногу, вошел к нему низенький, кряжистый человек. Кровью были налиты его глаза, обведенные нездоровыми потеками усталости и бессонья. Но эти глаза светились добром...
На чистом английском языке этот человек сказал:
- Я генерал бывшей царской армии Самойлов, ныне служу в Красной Армии... Сэр! - И Суинтон подскочил, посмотрев на свои раскоряченные пальцы в портянках. - Вы попали в расположение Камышинской бригады, которая прибыла к нам недавно и еще не прониклась добрыми традициями Шестой армии. А потому советское командование, в моем лице, просило передать вам извинения... Сейчас, - сказал Самойлов, - мы вас оденем снова!
Его тут же одели с иголочки, во все новенькое (это были знаменитые шенкурские трофеи). В мешок Суинтона щедро натискали запасы продуктов: корнбиф, сгущенку, консервы-компоты. Большевики снаряжали Суинтона так же, как когда-то в Англии, - перед походом в Россию.
- Какое вино пьете? - спрашивали его. - Какой табак предпочитаете? Не стесняйтесь. - говорили, - у нас все есть...
Растерянный, волоча мешок по снегу, Суинтон вернулся в землянку. Капеллан уже накинул поверх сутаны шинель красноармейца, которую ему выдали для тепла, и собирался уходить из плена.
- Меня они отпускают, - говорил, сияя. - А вас?
- Со мною гораздо сложнее, - ответил Суинтон мрачно. - Я имел дело с военным эфиром, а это куда как ответственнее, нежели иметь дело с господом богом...
Вечером он был уже в Вологде, куда его доставили сразу на вокзал (почему-то именно на вокзал). За морозными окнами кричали паровозы, бухали в доски перрона матросские отряды. Суинтон набил трубку "кэптеном", сел на мешок и ждал, что будет далее. Никто не появлялся. Только один раз приоткрылась дверь, заглянула баба с тряпкой в руке и, распустив подоткнутый подол, сказала:
- Спаси нас и помилуй, царица небесная! - и убралась.
Потом навестил Суинтона высокий жилистый человек с острыми усами, несколько старомодными, и сказал на скверном английском языке, но душевно:
- Когда я плавал, то не раз бывал на вашей родине. Англия - страна хорошая, и мне у вас всегда нравилось.
Суинтон, растроганный, расстегнул рукав и снял с запястья массивную золотую браслетку, на которой были выгравированы его имя, принадлежность к полку и домашний адрес.
- Очень прошу: отправьте этот браслет на родину. Пусть родные знают, что со мною все кончено.
- Не имею права, тем более - золото. Браслеты такого рода, насколько мне известно, пересылают на родину только с руки мертвецов, а ведь вы умирать не собираетесь?
- Я уже наполовину мертвец... Куда меня сейчас?
- Одно могу сказать: вы не будете одиноки, капитан... Тем же вечером его посадили в поезд, и он поехал в неизвестность. Суинтон давно не ездил на такой бешеной скорости. Много было разговоров в Архангельске, что у большевиков полностью разрушен транспорт и паровозы двигаются как черепахи. Как черепахи, может быть, где-нибудь и двигались, но только не на этой магистрали: Вологда - Центр; дым из трубы паровоза лентой оттягивало назад. На поворотах Суинтон боковым зрением видел локомотив, и часто-часто дергались локти его шатунов - все в раскаленном паре, все в золотых искрах огня. Вагоны трясло и мотало. Города, деревни, шлагбаумы, реки, переезды все слилось в одну неясную, сумбурную полосу, и все это называлось Россией...
Потом замелькали за окнами дачные местечки, поплыли трубы заводов, и шумный перрон оглушил и смял Суинтона. Сопровождающий чекист вытянул его из лавки на улицы и сказал по-русски:
- Ну вот, приятель, ты и в Москве побывал...
В громадном холодном доме Суинтон долго поднимался по высоченной лестнице. У столика с баком для кипятка стоял британский полковник и заваривал себе чай с клюквой.
- Откуда? - спросил небрежно.
- Из Архангельска.
- О! А я из Одессы...
Суинтона сразу обступили англичане и американцы, французы и греки, австралийцы и бельгийцы - вся пленная Антанта была в сборе. Кого взяли на Кавказе, кого в Екатеринбурге, кого в донских степях. Ему представили красивую казачку.