Влюбленная в море - Картленд Барбара. Страница 52

Некоторые фрейлины, успевшие снять платья, стали просить его удалиться, но он клялся, что не уйдет, раз его лишают возможности отдыхать. Только когда девушки пообещали вести себя потише, он наконец избавил их от своего общества.

Впрочем, инциденты подобного рода происходили здесь частенько, и не удивительно, что фрейлины то и дело находили поводы для смеха. Но все они панически боялись королеву, и Лизбет хорошо их поняла, когда сама предстала перед ее величеством. Глядя на королеву, невозможно было поверить, что ей уже пятьдесят пять. В платье с широкой юбкой на фижмах, с синим, расшитым серебром, глубоко вырезанным корсажем, с пышными рукавами в прорезях, украшенными жемчужинами величиной с куриное яйцо, она выглядела не только царственной, но и прекрасной.

Лизбет присела в глубоком реверансе, и все, что она слышала прежде о королеве, показалось ей незначительным по сравнению с потрясающим впечатлением величия и обаяния женственности, причем грань была столь тонкой, что трудно было определить, где кончается государыня и начинается женщина.

Лизбет впервые стала понятна сила воздействия королевы на собственную страну и на мир в целом. Она увидела, почему мужчины рвутся сражаться и умирать за Елизавету, и почему она так непостижима для подданных других стран. В это мгновение Лизбет вспомнила, как дрогнул голос Родни, когда он говорил о Глориане. Теперь девушка увидела сама, как видели многие до нее, как королева, умная, блистательная, властная, величественная, зачаровывает двор и всю страну и ведет королевство вперед силой своего могучего духа.

Только женщина, наделенная величайшими талантами, способна сделать это.

Тем же вечером на балу, когда Лизбет наблюдала за танцующими, к ней подошел лорд-канцлер сэр Кристофер Хаттон и спросил, как она провела свой первый день при дворе. Вопрос захватил Лизбет врасплох, и она проговорила с запинкой:

— Все здесь такое потрясающее и особенно… особенно королева.

Сэр Кристофер улыбнулся.

— Королева ловит людские души, — сказал он, — и наживка у нее такая сладкая, что никто не в силах ускользнуть из ее сетей.

Лизбет поняла, что он имел в виду, и очень скоро обнаружила, что и ее душа попалась в сети Елизаветы.

Как только упоминалось имя королевы, тут же начинали превозносить ее добродетели, но фрейлины видели свою государыню в несколько ином свете, чем прочие. Им позволено было изредка заглядывать за ширму строгого этикета. Королева могла быть мила, ласкова, сердечна, а через секунду обрушивалась на того же самого человека с яростью летнего урагана. За улыбкой следовали слезы, которые снова сменялись улыбкой с той же внезапностью, с какой она сменялась слезами.

Но даже в гневе королева не теряла царственного величия. Сегодня, вся в белом на золотом троне, она выглядела богиней, и легко было понять, почему сердце каждого мужчины, будь он молодой граф Эссекс или старый сэр Уолсингем, начинало биться чаще вблизи нее. По мнению Лизбет, графом попеременно овладевала то бешеная жажда деятельности, то глубокая апатия, однако все при дворе восхищались им, а королеве в его отсутствие явно недоставало его молодой непосредственности.

Каждая фрейлина была в кого-нибудь влюблена. Леди Мэри Говард дерзко кокетничала с самим графом Эссексом. Элизабет Трогмортон, чьи голубые глаза и золотистые волосы напоминали Лизбет о Филлиде, тосковала по сэру Уолтеру Рейли. Другим нравились надменный граф Саутгемптон, высокий изящный сэр Чарльз Блаунт, еще один фаворит королевы, или ее крестник сэр Джон Харингтон.

— Не пройдет и недели, как и ты в кого-нибудь влюбишься, — заверила ее леди Мэри.

Лизбет не стала поверять ей свою сердечную тайну. Она знала, что ни один из этих блестящих молодых людей не сравнится для нее с Родни.

Лизбет находила невозможным полностью отключиться от мыслей о нем даже на минуту, на краткую секунду из двадцати четырех часов, и этому конечно же способствовали исполнявшиеся во время трапез баллады и песни, в которых неизменно говорилось о любви. Когда ее величество обедала в узком кругу, то слушала песни, возбуждающие в слушателях самые нежные чувства. И сам дворец, старый, с угрюмыми серыми стенами, казался тем не менее весьма подходящим местом для обитавших в нем великолепных кавалеров и прелестных дам, и купидон денно и нощно трудился здесь не покладая рук и подстерегал своих жертв за каждой колонной.

Придворные неторопливо вставали, готовясь покинуть собор. Лизбет стряхнула с себя задумчивость и заняла свое место между фрейлинами, которые медленно потянулись к выходу. Королева собиралась отобедать у лондонского епископа, после чего процессия в том же порядке должна была вернуться в Уайтхолл, но уже при свете фонарей. Едва королева вступила на крыльцо, как толпа закричала:

— Боже, храни королеву!

Королева с улыбкой помахала рукой и ответила:

— Боже, благослови мой добрый народ.

Ее слова вызвали восторженный гул. Королева произнесла звучным голосом:

— У вас может быть и более выдающийся монарх, но никогда не будет более любящего.

Толпа заревела в тысячу глоток, и Лизбет вдруг почувствовала, что глаза у нее на мокром месте. Королева всегда умела найти точные слова в любых обстоятельствах, а эти слова, несомненно, западут в душу каждого человека из присутствовавших сегодня здесь.

Обед у епископа был весьма впечатляющ, но леди Мэри сказала с легкой гримаской:

— Стоит побывать на одном званом обеде, как понимаешь, что все они — одинаковы.

Послушав музыку и наговорившись всласть, королева и ее приближенные отправились в обратный путь. Лизбет намучилась со своей лошадью, которую теперь пугали раскачиваемые ветром фонари. Несколько раз то одна, то другая фрейлина, на которых она натыкалась, недовольно просили ее быть осторожнее.

Наконец процессия прибыла в Уайтхолл. Королева спешилась, и фрейлины последовали за ней во дворец. Лизбет увидела, как сэр Френсис Уолсингем прервал разговор с каким-то придворным и поспешил навстречу человеку, ожидавшему в парадном холле. Лизбет только взглянула, и ее сердце бешено забилось. Это был Родни!

Таким нарядным она его еще не видела — он оделся в бархат и кружева, и драгоценные камни на его камзоле ослепительно сверкнули, когда он шагнул вперед, чтобы предстать перед королевой. Словно во сне Лизбет проследовала за остальными в галерею, где королева любила сидеть по вечерам. Когда в высоких серебряных канделябрах зажигали свечи, галерея блестела и переливалась, словно шкатулка с драгоценностями.

Лизбет не смела взглянуть на Родни, трепеща, как бы ее лицо не выдало ее тайну всем присутствующим. Но он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены на королеву. А ее величество разговаривала с ним необыкновенно милостиво. Хотя Лизбет и не слышала слов, она догадалась, что речь шла о плавании и богатой добыче, которую Родни привез с собой.

Но вот Родни опустился на одно колено и положил в ладонь королевы маленькую шкатулку. Когда королева откинула крышку и заглянула внутрь, Лизбет уже поняла, что там лежит. Это были жемчужины, найденные на люгере в капитанской каюте под половицей. Она поняла, что Родни с самого начала намеревался преподнести их королеве.

Эти жемчужины действительно были даром, достойным Глорианы. Пока Лизбет наблюдала за происходящим, скромно держась поодаль, как самая молодая и неопытная из фрейлин, она услышала, как королева велит лорду Берли принести шпагу, и у нее невольно вырвалось взволнованное восклицание. Родни встал на колено, а королева коснулась золотой шпагой его плеча и приказала ему подняться.

Лизбет едва удержалась, чтобы не броситься вперед и первой поздравить новоиспеченного рыцаря, сказать ему, как она гордится им, и, как никогда, не сомневалась, что ее вера в него оправдается самым блестящим образом. Но приходилось стоять смирно, и она только стиснула руки с такой силой, что побелели пальцы.

Сэр Родни Хокхерст! Ей хотелось произнести эти слова вслух, но тут Елизавета встала, чтобы идти спать, и, значит, Лизбет надлежало спешить за маркизой Винчестерской и графиней Уорвик, которые уже удалялись по галерее вместе с королевой.