Влюбленная в море - Картленд Барбара. Страница 54

— Да как ты осмеливаешься говорить подобные вещи? — ахнула одна из ее подруг. — Ее величество засадит тебя в Тауэр, если ты хотя бы станешь заглядываться на него.

— О, я пойду гораздо дальше, — пообещала Мэри, и все наперебой начали называть ее безумной, но девушка со смехом бросилась навзничь на кровать и подложила под голову руки. — Королева уже немолода, — поморщилась она. — Вы хоть понимаете, что мы тоже состаримся? Так зачем даром тратить молодость, красоту и любовь, которые заложены в нас?

— Если тебя услышит королева, ты не доживешь до старости, — пригрозила одна из фрейлин.

— А мне все равно, — ответила леди Мэри небрежно. — Старость так отвратительна! Подумайте, придется красить волосы. Зубы выпадут или почернеют, тело износится и станет доставлять адские страдания. Мы не сможем обходиться без отдыха. Нас будет тянуть прилечь, когда молодые пойдут танцевать, или скакать верхом, или гулять по парку рука об руку с любимыми…

— Перестань! Твои слова нагоняют тоску.

Это произнесла Элизабет Трогмортон, и на ее миловидном личике промелькнуло испуганное выражение, словно она заглянула в будущее и увидела, что так и не завоюет мужчину своего сердца.

— Но это чистая правда, — упрямо возразила леди Мэри.

Лизбет не в силах была дольше слушать их болтовню. Королева действительно красила волосы, и зубы у нее почернели, как намекала леди Мэри. Но она умела вдохновлять таких мужчин, как Дрейк, Рейли и Родни Хокхерст, на великие подвиги, умела завоевать их преданность, которая выражалась в том, что служили ей они не за страх, а за совесть. О чем еще может мечтать женщина? Разве молодость так уж важна? Есть более важные и значительные занятия, чем считать годы.

Ночью Лизбет плохо спала и проснулась очень рано, бледный рассвет, словно серый призрак, только-только скользнул за оконные шторы. Девушки крепко спали, и Лизбет некоторое время прислушивалась к их мирному дыханию. Внезапно ее охватила тоска по деревенскому раздолью, по ветру, проносящемуся над камфилдскими заливными лугами, по инею, серебрившему траву в парке.

Она бесшумно встала, вышла в смежную комнату и отправила дежурную горничную на поиски няни. Когда запыхавшаяся старушка прибежала, Лизбет велела ей принести амазонку и послала на конюшню записку с требованием немедленно приготовить ей лошадь.

— Не подобает выезжать в такую рань, — заворчала няня. — Это в Камфилде вам сходили с рук ваши причуды, но здесь в Уайтхолле ее величество их не потерпит.

— Мне нужно на воздух, — сказала Лизбет. Продолжая недовольно ворчать, няня принесла амазонку и шапочку с пером. Одевшись, Лизбет выглянула в окно на Темзу и увидела, что утреннее солнце разогнало серебряную дымку.

Было холодно, в воздухе чувствовался легкий бодрящий морозец, который быстро вернул румянец на щеки Лизбет еще до того, как она доехала по узеньким улочкам до Гайд-парка. Лишенные листьев деревья на фоне бледного неба показались ей сказочно красивыми. Впереди блестел серебром Серпантин, напомнивший ей о камфилдском озере.

Пахло осенью, прелыми листьями и едким дымком от костров, в которых дровосеки сжигали сухие сучья. Лошадь хорошо отдохнула, и Лизбет отпустила поводья. Вскоре грум остался далеко позади, и она оказалась совсем одна, забыв об условностях, да и обо всем на свете, кроме радости ощущать себя слившейся в ритмичном галопе с великолепным животным.

И вот, словно этот миг был предопределен с самого их появления на свет, словно он проистекал из всех их предшествующих мыслей и поступков, она увидела между деревьями Родни, ехавшего навстречу.

Она приветствовала его со счастливым лицом, но не словами, а вспыхнувшей в глазах радостью, призывно приоткрывшимися губами. Он развернул лошадь и поехал с ней рядом. Некоторое время оба молчали, и разгоряченные лошади внезапно притихли, словно почувствовали приближение развязки человеческой истории.

— Лизбет… — начал Родни, но стоило ей заглянуть ему в глаза, как он забыл, что собирался сказать. — Я люблю вас, — выговорил он, запинаясь. — Я вас обожаю, боготворю… но я понял это только после того, как вы уехали. Только когда вы исчезли из моей жизни, я осознал, как много вы для меня значите и как мало я значу без вас.

Лизбет подумала, что ей это снится. На одно мгновение она всерьез решила, что сейчас проснется в своей кровати, только не в Камфилде и не в Уайтхолле, а на борту «Святой Перпетуи». Свершалось то, о чем она так долго мечтала. Именно эти нотки в голосе Родни жаждала она услышать, это выражение глаз надеялась увидеть.

Но, кажется, это происходило наяву! Что-то невнятно пробормотав, она протянула ему руку. Родни стянул с нее перчатку и поцеловал ее мягкую ладонь губами, которые без слов говорили о владевшей им страсти. По телу Лизбет пробежала дрожь, и внезапно все вокруг вспыхнуло ослепительным сиянием.

— Я люблю вас, — глухо поговорил Родни, и Лизбет смутно услышала, как чей-то еще голос, словно эхо, повторяет эти слова. Затем все исчезло, кроме сознания того, что Родни рядом с ней. Любовь к нему заполнила ее словно горячей волной. Он все крепче сжимал ей руку и вдруг, с ловкостью искусного наездника (в чем он только не был искусен!), приблизился к ней вплотную и обхватил ее за талию.

Лизбет чувствовала, как он привлекает ее к себе, и, запрокинув лицо, приоткрыла губы, жаждавшие сдаться на милость победителя. В ее голове стремительно промелькнула мысль, что это только начало. Впереди их столько всего ожидало — и приключения, и чудеса, и славные свершения, за которые стоило бороться.

Родни порывисто, с неподдельной пылкостью прижал ее к себе.

— Ты моя! — воскликнул он. — Больше я тебя никогда не отпущу.

Она заглянула ему в глаза и увидела в них почтительное восхищение, которое он испытывал перед королевой, суровую решимость, которую он выказывал в схватках с испанцами, доброту, проявленную им к несчастным туземным рабам, ненависть к дону Мигуэлю, испугавшую ее своей непримиримостью, и новое выражение, прежде ей незнакомое.

Сначала Лизбет решила, что это отвага — блистательная отвага, всегда сопутствовавшая всем его мыслям и поступкам, но тут же поняла, что это любовь. Родни любил ее и слагал к ее ногам самого себя, нынешнего и будущего.

Лизбет услышала стук его сердца, и трепет проник в самую глубь ее существа. Затаив дыхание, она приоткрыла губы, и губы Родни тут же прижались к ним. Весь мир закружился в стремительном хороводе — вот это была настоящая жизнь, подлинное бытие, приключение, более захватывающее, чем любое из тех, что ей пришлось пережить!

Она чувствовала, что сердце Родни принадлежит ей навеки, хотя он по-прежнему остается верным рыцарем Глорианы. Подумав о королеве, Лизбет ощутила последний укол ревности, но тут она услышала голос Родни, исполненный глубокого чувства:

— Ты моя крошечная любимая, мое солнышко, мое бесценное сокровище…

Его губы словно извлекали душу из ее тела. Она задрожала от радости и со вздохом полного, ничем не омраченного счастья безоглядно отдалась поцелую своего возлюбленного — возлюбленного на службе королевы.