Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 52

— Эти храмы вовсе не для спасения душ! — Стел бросился на него, но Рокот отступил в сторону и прошептал:

— Ты считаешь себя умнее сильных мира сего?

— Я всего лишь думаю своей головой! — Стел развернулся, разъярённо раздувая ноздри.

Рокот повыше поднял лампу и шагнул на мальчишку:

— А если твоя голова недостаточно умна? Не подумал об этом? Что тогда?

— Не нужно быть великим учёным, чтобы понимать, что такое «хорошо» и что такое «плохо», — прорычал щенок.

— Раз ты разбираешься в «хорошо» и «плохо», так скажи мне, как называется то, что сейчас делаешь ты? Ну же! Произнеси это вслух! Давай! — теперь Рокот в открытую кричал.

— Предательство, — тихо и ясно проговорил Стел.

— Громче!

— Предательство! — изо всех сил заорал он.

— Ты — сын достойного человека, если не сказать «великого», — вновь сплюнул под ноги Рокот. — Но что ты такое? Что ты такое?!

— Я сын своего отца, каким бы ни был он и каким бы ни был я, — спокойно ответил Стел. Взгляд потух, опустел, будто что-то вырвалось из груди с криком. Теперь уж точно выбор сделан. — Я не отказываюсь от своего рода и своего мира. Но я не пойду против себя.

«Гордыня. Это ваше семейное проклятие. Вот и пей эту чашу до дна, не морщись».

— Ты готов пойти против всего и всех — только не против себя, — в тон ему спокойно ответил Рокот. — Кем ты себя возомнил?

— А кем возомнил себя ты, что решаешь судьбы целых народов? Кто дал тебе право перекраивать мир по своей мерке? — Стел улыбнулся прозрачно, горько — должно быть, так улыбаются в посмертии.

Рокот мог бы многое рассказать о раскройке мира, но это была уже не его война.

— Я выполняю приказ. На всё воля Мерга, Ериха и Сарима.

Фруст мягко фыркнул за спиной и ткнулся в плечо.

«Ну-ну, дружок. Ты чего?» — подумал Рокот, но отвлекаться на коня не стал.

Стел глянул на Фруста, побледнел, выпучил глаза, — хотя, казалось бы, куда уж сильнее? — будто увидел самого Сарима.

— Когда умирал мой отец, на то тоже была воля Сарима? — убийственно чётко спросил Стел. — Или даже приказ?

Что?! И этот туда же...

— Тебе Натан нажужжал в уши? — взбеленился Рокот.

— Все твои кони были белоснежными, — Стел не спрашивал — утверждал.

— Да, — Рокот растерянно кивнул и глянул на Фруста.

— Красным пламенем пылала бескрайняя степь, — затянул Стел заунывным голосом. — Комья земли летели из-под копыт вороного коня. Отец крепко сжимал поводья, несясь вперёд, и не замечал за спиной Смерть верхом на ослепительно белом скакуне. Она дышала в затылок, стелилась следом. И догнала.

— Что за поэтический бред?

— Пророческий сон, — припечатал Стел. — Так белой смертью степей был ты?

Рокот дышал глубоко, до лёгкого головокружения.

Грет никогда не был ему другом. С первого боя на оружейном дворе они стали лютыми соперниками. Каждый раз Грет опережал Рокота, пусть на крохотный шаг, но опережал. Его отец был уважаемым дольным, и сын всё получал на блюдечке: первым принял посвящение в рыцарство, получил звание дольного, личное одобрение командования. Даже за Миртой ухлёстывал!

Стел и Натан угадали: Рокоту было за что ненавидеть Грета Вирта, но вопреки всему они скорее были соперниками и... друзьями? Быть может, время изменило бы это, но смерть всё расставила по местам.

Когда погоня догнала отряд, спасавший Грета из Каменки, стало ясно, что это конец. Рокот приготовился биться насмерть, но Грет решил иначе. Безумно сверкнув глазами, он бросился на Рокота, сжал белыми от лихорадки руками его горло и повалил на спину. Рокот захрипел, но Грет шикнул: «Хочешь жить — подыграй, Рок!» После непродолжительной возни, они так и замерли в овраге, в обнимку. Степняки вырезали отряд под корень, но приблизиться к больному белой лихорадкой не осмелились.

Когда Грет перестал дышать, Рокот понял, что у него был настоящий друг. Как показала жизнь — единственный.

— Предавать тяжело, мальчик, — он устало вздохнул. Злость схлынула, оставив опустошение. — Чтобы остаться чистым и светлым, приходится изворачиваться.

— Это чистосердечное признание? — сощурился Стел.

— Мне не о чем с тобой говорить, — Рокот качнул головой.

Стел с облегчением улыбнулся:

— Вот и прекрасно, потому что мне незачем больше задерживаться в отряде.

— Вот только работу ты свою доделаешь. Мне плевать, что за гниль поразила твоё сердце, но ты прочитаешь завтра вечером селянам свою блистательную лекцию о братских народах. И будешь выполнять все мои приказы.

— Я больше не часть отряда!

— Иначе к утру вместо деревни Луки ты увидишь только могилы и пепелище, — Рокот придал лицу одно из тех выражений, от которого оруженосцы обычно тряслись как шелудивые псы. — И в этот раз я не позволю тебе увести женщин и детей.

Стел нервно облизал губы и не посмел ответить. Хорошо.

Рокот опустился на камень и с сожалением глянул на Стела:

— Жалеешь теперь, что спас нас? Я ещё тогда понял, как сильно ты хотел, чтобы мы сгорели. — Мальчишка молчал. Да и какой он теперь ему мальчишка? С предателями разговор короткий, но Рокот знал, что убить сына Грета не сможет. — Удивляюсь, как Мерг в тебе этого не разглядел. Или он потому тебя с нами и отправил, чтобы просто избавиться и сохранить чистыми руки, да?

Стел болезненно поморщился и отчеканил:

— Я готов сделать всё, чтобы избежать кровопролития здесь. Но встроить эту штуку в храм я тебе не позволю!

— Она называется «ключ к сердцу Сарима». — Рокот устало моргнул. — Убирайся из лагеря. И помни — завтра вечером на поляне все соберутся на лекцию. И если к ним не придёшь ты — приду я.

--31--. Белянка

Вдохнуть бы — да вокруг будто загустелая вода. Бесцветная. Безмолвная. Вязкая. Непролазная. И ни выдохнуть, ни пошевелиться. Где небо? Где дно? Мутью колышется дурнота. Судорожные спазмы сжимают несуществующее горло. Нет ни сил, ни боли, ни страха — ничего. И только где-то в глубине тлеет слабый огарок желания жить. Умирать — так нелепо и так бессмысленно. Неужели ещё недавно Белянка сама чуть не утопилась в быстрых водах реки, что течёт на запад?

На границе слышимости зарокотала гортанная песня. Тепло струйкой свежего воздуха коснулось ресниц, просочилось в ноздри, согрело горло и полыхнуло в груди. Во рту горечью и кислинкой разлилась хвойная настойка.

Белянка закашлялась, проглотила вязкую жидкость и открыла глаза.

Вытянутое лицо Горлицы плавно покачивалось из стороны в сторону, тонкие губы бормотали незнакомое заклятие, сильные пальцы до боли сжимали виски.

— С-с-спасибо, — заикаясь, пробормотала Белянка.

Горлица допела — она никогда не прерывала работу на середине — и открыла глаза.

— Дышишь? Видишь? — бегло проверила пульс и только потом позволила себе короткую улыбку: — Хвала Лесу!

— Спасибо тебе, — уже увереннее повторила Белянка.

Ведунья строго нахмурилась:

— О чём ты думала, Белка!

— О чём я думала?! — опешила она. — Я спасала Стрелка!

— Больше так не делай, — покачала головой Горлица. — Не лезь на рожон. Ты же видела, что оберег не выдержал? — Она склонилась к самому уху и прошептала сквозь стиснутые зубы: — Никогда не показывай людям свою слабость. Никогда. Мы последняя надежда деревни. Поняла?

Белянка кивнула и облизала горькие от настойки губы. Одышка ещё не отступила, и кожу покалывало иголками. Ощущение смерти медленно угасало, возвращая миру запахи, краски и звуки.

Позади Горлицы шумели деревенские.

— Кормить их?! Вот ещё! — распинался Боровиков-старший. — Наши хозяюшки и без того целый день горбатились, столы накрывали, так теперь им ещё полночи не спать?

Тощая Холщова сухо фыркнула:

— Помолчал бы, твоя матрона уж какой праздник палец о палец не ударит!

— А в чьих горшках готовили кашу? Из чьих мисок есть будут? — Боровиков упёр руки в бока и расставил ноги пошире. — Уж сколько лет мы ничего не берём за нашу посуду, что бьют на большой поляне!