Когда цветет полынь - Марат Муллакаев. Страница 40

большой отряд красных с пулеметами, пушками. Что они в Гусевском кантоне

порубили полтысячи мужиков. Звонили колокола. Народ снова начал готовиться к

битве. Работы моему отцу прибавилось, люди несли точить топоры и вилы. В

разные концы скакали гонцы, призывая идти на помощь восставшим. Вся округа

взбунтовалась. Шли в повстанцы вооруженные вилами голодные русские, татары,

марийцы, удмурты, башкиры, чуваши… И усмиряли их с винтовками и пушками

такие же голодные красногвардейцы разных национальностей. То тут, то там появлялись

штабы, возглавляемыекрестьянами, как мой Епифан, затем исчезали вместе с

лидером. Мой муж с сотней добровольцев уехал в Уфимскую губернию в

купеческий город Бирск, где находились большие силы войск с вилами. По пути

43

Повесть

встретили повстанцев Байгузинского кантона, человек сорок. Они рассказали, что у реки

Буй уничтожили продотряд красных и теперь идут в Бирск. Отряды объединились.

Вскоре к ним присоединились бураевские, мишкинские, татышлинские ополченцы. У

реки Быстрый Танып они лоб в лоб встретились с очень крупным отрядом

красных. Завязалась кровавая битва. Вернулись, потеряв более восьмидесяти человек.

Но потрепали и карателей. Убивали друг друга до полной темноты. Не одержав

верную победу, противники отступили кто куда. Уцелевшие рассказывали, что кровь

текла рекой. В этот день на льду остались лежать сотни повстанцев и

красногвардейцев.

Уже к рождественским праздникам пришло тревожное сообщение. Чтобы подавить

восстание крестьян, из Екатеринбурга и Уфы направлены большие силы красных.

Шли будто бы войска из Казани, хотя мост через Каму был взорван, кажись, еще в

девятнадцатом году. Говорили даже, что едет эшелон из Омска. Снова началась паника,

зазвонили колокола, но митинговать народ уже не шел. Голод и болезни косили

людей. Свирепствовал тиф. Он забирал всех, не разбирая, кто перед ним: красный,

крестьянин, богатый, бедный. От безвыходности предложила мужу бежать, пока не

поздно. Он посмотрел на меня с жалостью и проговорил обреченно, словно

подписывал себе приговор:

– Как я своих товарищей брошу? Куда? Теперь по всей России не найти места, где

можно было бы укрыться, жить спокойно, по совести. Нет, Катенька, бежать нам

некуда.

После одного похода Епифан вернулся раненым и больным. Заехал во двор и

свалился с лошади. На этот раз красные побили их. Но преследовать не смогли. У

них тоже больше половины личного состава были раздеты, разуты, болели тифом,

холерой и голодали. Черезпять дней Епифан скончался. После смерти мужа будто

земля провалилась подо мной. Шибко любила его: храбрым и каким-то бесшабашным

он был. Такие всегда погибают первыми. Потому что воспринимают чужое горе как

свое.

Говорят, беда не приходит одна. Один за другим заболели тифом свёкор и

свекровка. Я строго запретила отцу с матерью выходить на улицу, открывать дверь

посторонним, но они все равно приходили к нам, оставляя у нашего порога

завернутые в платочек горсть зерна или кусочек хлеба. Люди умирали семьями,

похоронить было некому. Продотряды и карательные подразделения красных

больше не появлялись. Их тоже косили тиф, холера. Война сошла на нет, обошлись

без парада победителей.

К весне из всего населения деревни две третьих умерли от голода и эпидемии. В

феврале не стало моего свёкра, а на другой день отправилась за своим мужем

свекровка. Хорошие были люди. Похоронить их не смогла, не было сил. Погрузила

на маленькие санки, отвезла один за другим на кладбище и оставила там, среди

сваленных в кучу мертвых односельчан. По ночам оттуда был слышен жуткий вой и

рычание сытых волков, дерущихся за самку. Яуже сама болела тифом. Наверное,

умерла бы, если не отец. Он открыл топором запертую изнутри дверь и понес

домой, не послушавшись моего приказа. Каждый день он с соседским мальчиком

ходил к реке, ставил под лед самодельные сети и приносил небольших окуньков,

при этом ругая себя, что раньше не освоил этот промысел. «Хоть сваты остались

бы живы», – говорил он, вздыхая. Что удивительно, мои родители