Игра со Смертью (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 55

— Я за все тебя отблагодарю, и за то, что ты, тварь, трахал мою дочь, — взял со стола хлыст с шипами и сделал первый удар, рассекая плоть на груди, пуская первую кровь, наслаждаясь тем, как дернулось тело полукровки — за то, что обрюхатил ее, как сучку. МОЮ ДОЧЬ. Как же я мечтал содрать с тебя за это шкуру живьем.

Еще один удар, и большое тело ублюдка дернулось сильнее.

— За то, что она носила в себе твоё отродье и чуть не умерла.

Ударил еще раз, со всей силы, сдирая кожу струпьями, кровавыми лохмотьями, заливая кровью сильное тело и каменный пол.

— За то, что я вырезал из нее эту падаль, которая ее убивала, на живую, чтоб не убить, а она орала и звала тебя, мразь. Лучше бы она онемела, а я оглох!

Эйбель бил безостановочно, наслаждаясь каждой раной, каждой дрожью изуродованного тела. Наслаждаясь рычанием раненного зверя и ненавидя того за то, что не кричит и не умоляет. Опустил плеть и подошел вплотную, поднимая рукоятью окровавленное лицо за подбородок:

— А ты знал, мразь, что она была беременна? А? Знал?

Знал, что твой ублюдок убивал ее, и когда я его вырезал, он был еще жив, и она умоляла меня спасти его? Знал? Знал, что если бы ты не сбежал, как трусливая крыса, то у меня мог быть объект № 01… идентичный тебе, а ты, тварь, всё испортил. Всё мне испортил. Тебе больно, мразь? Даааа. Тебе больно. И мне, сука, было больно, когда она убивалась из — за тебя наркотой. Когда я унизительно просил Армана жениться на ней. Когда она порезала вены!

Эйбель поднял хлыст и снова ударил, теперь по лицу, рассекая щеку почти до кости, глядя в глаза Носферату, которые блестели лихорадочным блеском безумца и, чувствуя, как сам сатанеет от ненависти к этой твари.

— Не смотри на меня, ублюдок. Не смотри. Эта идиотка любила тебя. А я ее спасал. Постоянно спасал, выдергивал из лап смерти. Ваял из нее совершенство, а она, сучка, тебя любила. За что, не пойму… за что?. А? Любить такую мразь, как ты. Ведь ты — никто. Ноль. Пустое место. Моя собственность, вещь, машина!

Ударил снова и свист хлыста рассек тишину, вспарывая плоть, обнажая сухожилия и мышцы.

— Вонючего Носферату…МОЯ ДОЧЬ. Отвергала Армана годами, как собаку, из — за тебя. Я мечтал о красивом будущем для нее, а она травилась порошком. Из — за тебя!

Плеть снова опустилась на истерзанное тело.

— Даже сейчас, твою мать. Сейчас она пошла против меня. Я заставил ее… я, бл**ь, заставил свою собственную дочь помогать отцу…, — удар, — шантажом! — Удар. — Согласилась из — за тебя! — Удар. — Ради гребаного Носферату. Чтоб, ты сука, жил! — Удар. — Не ради отца. Знала, что ты, животное, убьешь ее, и все равно осталась с тобой, когда я все устроил для побега. Из — за тебя! — Эйбель истерически расхохотался и опустил руку. С плети стекала на пол кровь.

— И ты убил…она любила…а ты убил. Таки доказал, что ты, да, животное. Монстр. Чудовище. Психопат и маньяк. А она верила, что в тебе есть что — то светлое и человеческое…Смешно!

Он хохотал Рино в лицо, содрогаясь от какой — то ненормальной истерики, глядя в разные глаза, которые постепенно становились черного цвета и сверкали красными сполохами.

Доза лекарства и толстые цепи должны удержать монстра, пока Эйбель не забьет его до смерти.

Ад не состоит из кругов. Он не бесконечен. Нет никакого долбаного Чистилища. Не верьте никому и никогда, что они испытали "Ад на Земле". Чёрта с два. Гнусная ложь и бахвальство. Из Ада нет возврата. Эта бездна никогда не отпускает своих детей. Огонь вокруг тебя? Полный бред. В Аду невыносимо холодно. И этот холод пробирает до костей… Огонь внутри. И он жжёт тебя изнутри. Круги? Глупая шутка умного человека. Потому что нет и их. Это грёбаное место не имеет ни формы, ни законов, ни краёв. Оно просто существует. И оно бесконечно. И я не был в Аду. Нет. Это Ад был во мне. Он проник в меня через поры кожи, я вдыхал его открытым ртом, полной грудью, крича в агонии, пока он сжигал дотла внутренности, заставляя извиваться на МОЁМ белом полу МОЕЙ клетки. МОЙ ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АД!

И я чувствовал знакомые запахи, слышал знакомые голоса, и хохотал, как сумасшедший, пока в меня что — то кололи, пока они вливали очередную дрянь в мое горло. Они избивали меня ногами, сыпали проклятьями, пока я орал и звал её. Надрывал глотку до хрипоты, до отчаянного безумия. Потому что она должна была появиться. Чёрт её подери, она должна была прибежать. Моя Девочка. Моя маленькая Девочка. Я был согласен лишь услышать её голос, просто ощутить запах жасмина. Она мне нужна была, чтобы я поверил в то, что это всё… вся моя жизнь до этого момента была, бл**ь, только страшным сном. Самым жестоким кошмаром, который только мог посещать бессмертных.

Все сто лет были мучительным бредом моего воспалённого сознания. Да, мать вашу. Потому что я снова ТУТ. Потому что так не может быть. Только не снова.

И я звал её. Снова и снова. Ругал. Говорил с ней. Да, я снова говорил с ней. Где ты, маленькая? Где звук босых ног по ступеням? Где твой смех? Где твои слезы, Викки? Где, ты, Девочка? Почему я больше не чувствую тебя?

Но не просил прощения. Только молил. Хотя бы раз ответить мне. Хотя бы вздохом…И я всё больше понимал, что её нет. Потому что моя Девочка пришла бы ко мне. Она услышала бы меня даже на расстоянии. И пришла бы.

А значит, всё же никакого кошмара не было. И я на самом деле снова попал в лапы Доктора. И Викки больше никогда не сбежит ко мне по лестнице. Никогда не приникнет к металлическим решёткам…Не улыбнётся и не протянет руку ко мне. И это хорошо. Потому что я больше не хотел её улыбки. Я больше не хотел её жизни. Она убила мою Девочку много лет назад. А я прикончил ту тварь, что притворялась ею.

Очередная вспышка холодной боли, и я открываю глаза, чтобы встретиться с внимательным взглядом Доктора.

— Ну что, тварь, просыпайся. Пришел момент истины. Давай, открывай глаза и посмотри, куда ты вернулся…На свое место, мразь…в клетку, где и положено быть такому животному, как ты. Добро пожаловать домой, объект номер один.

Рассмеялся, испытывая желание прыгнуть вперёд и вцепиться клыками в белую холёную шею… желание, мучившее меня всю мою долбанную жизнь. Вот только я больше не обычное животное, способное только рычать и скалиться.

— А ты, Альберт, смотрю, тоже вернулся к тому, с чего начинал…Решил так оригинально поблагодарить мразь за те деньги, которые клянчил у него?

И снова боль острыми шипами впивается в тело, разрывая плоть, разрезая её на лоскуты. И дело вовсе не ледяных каплях воды, словно серная кислота разъедавших кожу, и даже не в металлических шипах, хлестко опускавшихся на тело.

Нет. Эта боль шла изнутри. С каждым его словом. Вскинул голову, ловя его взгляд, отказываясь верить… И понимая, что лечу в пропасть, потому что в его глазах царила ненависть. Она заполнила собой всё пространство. Потому что сукин сын не лгал. ОН. МАТЬ. ЕГО. НЕ. ЛГАЛ. Он добивал меня проклятой правдой. И это не просто жестоко — это лютая жестокость, мать его. Лучше бы он свежевал меня до мяса, до костей. Только заткнулся!

— За то, что вырезал из нее эту падаль, которая ее убивала на живую, а она орала и звала тебя, мразь!

Он плевался словами, а я извивался на цепях, чувствуя, как каждое слово проникает ядом в вены…Потому что она…Она молчала. Будь ты проклята, Виктория Эйбель. И я вместе с тобой. Какого хрена ты молчала?!

И я слушал, слушал его слова, но перед собой видел лишь старый шрам на молочной коже…Тот самый шрам…И та боль. Та самая… её боль. Падаль…Мой ребенок…Дёрнулся на цепях. Уже не чувствуя металла на запястьях…Мой…Ребенок…Оно становилось красным. Лицо Доктора. Как и всё пространство вокруг…Из него исчезали звуки…запахи…Только Смерть. Её невыносимая вонь. Она, наконец, пришла. Я чувствовал её. Я вдыхал её, неотрывно глядя на Доктора. Я ждал…

— А ты знал, мразь, что она была беременна? А? Знал?

Знал, что твой ублюдок убивал ее, и, когда я его вырезал, он был еще жив, и она умоляла меня спасти его? Знал?