Отшельник - Евсеенко Иван Иванович. Страница 32

Ах, Наташа, Наташа, Наталья Николаевна! Где ты теперь, и как, и с кем, и помнишь ли ты бравого лейтенанта-десантника, случайно оказавшегося на твоем выпускном вечере в местечковой родной и для него школе?

Виновницей всего стала учительница русского языка и литературы Анна Васильевна. Когда-то она была классной руководительницей у Андрея, по-матерински внимательно и пристально опекала его, хотя Андрей сколько-нибудь прилежным учеником по части русского языка и литературы и не числился. Ему больше нравились точные науки: математика, физика и особенно геометрия, все эти пересечения треугольников, квадратов и параллелепипедов, полного круга и его сегментов. Андрей любил колдовать над ними, решать самые сложные задачи и теоремы, пользуясь множеством хитроумных формул. По точным наукам он слыл первым учеником, но никакой взаимной дружбы и привязанности с их преподавателем Романом Иосифовичем Антоненко у него не сложилось. А вот с Анной Васильевной и дружба, и привязанность возникли и сложились с первых же дней учебы Андрея в местечковой школе. Случалось, конечно, что Анна Васильевна и журила его за плохо, с «вопиющими», как она говорила, ошибками написанное сочинение или плохо выученное и еще хуже рассказанное вслух на уроке стихотворение. Но эти ее порицания были ничуть не обидными Андрею. Они почему-то напоминали ему упреки матери, когда он болел, а она лечила его всякими отварами и настойками, приготовленными бабкой Ульяной, и все горевала: как же ты так, Андрейка, не поберегся, простыл, простудился и вот теперь болеешь, лежишь в кровати, в школу не ходишь? Андрею становилось жалко мать, которая вон как за него переживает, плачет, а не себя, пусть даже донельзя простуженного, больного, с очень высокой температурой.

Точно так же Андрею было жалко и Анну Васильевну, когда она, разбирая его безграмотные сочинения, волновалась и переживала. Он давал себе зарок непременно исправиться и написать следующее сочинение не меньше как на четверку.

Лишь много позже, уже после школьного выпуска, Андрей всерьез, по-взрослому сообразил, откуда шли эта опека и это особое внимание к нему Анны Васильевны. Оказывается, еще по довоенному времени она знала его родителей, отца и мать (больше, конечно, отца, старшего по возрасту, почти ее ровесника). Работая в райкоме комсомола, она часто приезжала в Кувшинки и даже останавливалась у них в доме, поскольку отец после окончания техникума был секретарем сельской комсомольской организации. Знала Анна Васильевна и деда Матвея, и бабку Ульяну, и Танечку и очень надеялась, что та когда-нибудь станет ее ученицей. Но больше всего роднило и привязывало Анну Васильевну к Андрею другое. Во время войны у нее здесь, в оккупации, погиб шестилетний сын. Его застрелили пьяные немецкие обозники, когда он подошел к ним, отлучившись без спросу матери со двора, чтоб поглядеть на диковинных немецких лошадей-тяжеловозов. Звали его тоже Андреем.

Никого больше из родных и близких у Анны Васильевны не было. Ее муж погиб на фронте еще раньше сына в сорок втором году где-то под Сталинградом, а отец с матерью умерли сразу после войны. Вот она и привязалась к своему ученику, школьнику Андрею, часто расспрашивала его о родителях, передавала им приветы, как бы породнилась с ними общим горем – ранней гибелью детей.

И вот, приехав в свой первый лейтенантский (еще не фронтовой) отпуск, Андрей зашел в школу к Анне Васильевне. Не мог не зайти, помнил ту давнюю к себе ее привязанность. И оказалось, что объявился он в самый канун выпускного вечера, бала в классе, где классной руководительницей опять была Анна Васильевна.

– Андрейка (Анна Васильевна звала его точно так же, как и мать, – Андрейкой)! – сказала она. – Ты должен быть непременно! Я приглашаю. Пусть ребята посмотрят, какие раньше у меня были выпускники.

Ну как Андрей мог отказать Анне Васильевне? Тщательно, с курсантским еще прилежанием (старшина останется недовольным стрелками на брюках и в увольнение не отпустит) Андрей нагладил лейтенантскую свою парадную форму, начистил до самоварного блеска значки и во всей этой красе заявился в школу задолго до начала вечера. Анна Васильевна по достоинству оценила его бравый вид (куда твой старшина!) и тут же дала задание:

– Выступишь перед ребятами!

– Зачем? – начал было сопротивляться Андрей.

– Как это – зачем? – строго, словно на классном часе, остановила она его. – Расскажешь им обо всех трудностях предстоящей взрослой жизни, об армейской службе – мальчишкам всего через год в армию. Тем более, что идет война в Афганистане.

– Но я же на войне пока не был! – выложил последний свой довод Андрей.

Но Анну Васильевну не так-то легко было переубедить.

– Ничего, еще успеешь, навоюешься, – словно предвидя всю его дальнейшую судьбу, ответила она. – Готовься выступать, ребята ждут.

В общем, пришлось Андрею держать речь. О чем и как он тогда говорил, сейчас и не вспомнить. Наверное, что-то правильное и нужное, заученное на политзанятиях, как принято было говорить в те годы. К тому же особым красноречием Андрей не отличался, с солдатами привык общаться одними междометиями. (Это после, на войне, он научится иному языку и иному общению с подчиненными – друзьями и товарищами по оружию, среди которых будет немало и вчерашних школьников).

Но одно Андрей хорошо запомнил: Наташу он во время своего выступления ничем не выделил среди других девчонок (может, от волнения и скованности), не обратил даже на нее внимания. Да и как выделишь, как обратишь, когда они все на одно лицо, все в белых выпускных платьях, словно солдаты-новобранцы, только что переодетые в новенькую угловато топорщащуюся на них армейскую форму.

Обратил он на нее внимание чуть позже, уже во время танцев, основного и главного действия всего выпускного бала. Когда заиграли первый «школьный вальс», Андрей, как и полагалось офицеру, давнему выпускнику школы, пошел приглашать Анну Васильевну, бывшую свою классную руководительницу. Его приглашением она была польщена, но, сделав два-три круга, остановилась и повелела:

– Девчонок приглашай! У нас ребят в классе очень мало. – И тут же посоветовала: – Вон ту пригласи, что стоит в уголке. Ее Наташей зовут.

Андрей противиться Анне Васильевне не посмел, проводил ее до скамейки и послушно пошел в уголок, где как-то до обидного одиноко и застенчиво стояла никем не приглашенная девушка, скорее даже девочка в белом узенько сшитом платьице. Была она невысокого роста, обыкновенно, по-брянски, русоволосая и голубоглазая. Встретишь такую где-нибудь в толпе – и не обратишь никакого внимания, пройдешь мимо (Андрей прошел бы точно, ему тогда нравились девчонки другие – высокие и решительные, которые за словом в карман при разговорах с курсантом не полезут).

Но еще только подходя к Наташе, видя ее издали, на расстоянии, Андрей вдруг почувствовал, как тревожно вздрогнуло у него и забилось сердце (прежде оно так ни разу еще в жизни не билось и не тревожилось). Он даже замедлил шаг, словно намереваясь повернуть назад, пока не поздно. Но потом, еще раз взглянув на нее, наоборот, шаг ускорил, теперь боясь, что кто-нибудь Наташу перехватит и пригласит на танец раньше. Андрей безоговорочно поверил Анне Васильевне, что эта худенькая и одиноко стоящая девочка, почти еще подросток, и есть Она.Было что-то опасно глубокое и тайное в ее взгляде, но что – поди догадайся! Когда она подняла на него голубые неотвратимо притягивающие и зовущие глаза, Андрей не смог выдержать этого взгляда, ушел от него в сторону: и не то чтобы испугался его – нет, но вдруг подумал, что этот взгляд больше никогда не повторится, а если и повторится, то будет предназначен уже не ему. По всем правилам танцевального искусства (курсантов обучали и этому) Андрей склонил перед Наташей голову и на мгновение застыл в таком преклоненном положении, словно перед самым первым своим прыжком с парашютом (сколько после и с каких высот ни прыгай, а в памяти до мельчайших подробностей останется именно этот – самый первый), когда внизу бездна и пугающе далекая земля, но выбора нет – надо прыгать, иначе позор тебе и презрение от товарищей по службе, от командиров, но больше всего от самого себя. Мгновение то длилось неимоверно долго, и в какие-то его доли Андрей действительно испугался: он вдруг представил, что девчонка ему откажет, что она пообещала этот свой первый бальный танец кому-то другому, какому-нибудь мальчишке-десятикласснику, к которому неравнодушна (а может, даже тайно влюблена) и который по юношеской своей безалаберности сейчас просто где-то задерживается. Но она не отказала: шагнула к Андрею навстречу (может, тоже в свою бездну и отчаяние) и легко (но как ощутимо!) положила ему на плечо горячую руку в белоснежной бальной перчатке. Первые секунды они танцевали молча, следя лишь за тем, чтоб не причинить друг другу какого-нибудь неудобства или случайно в круговороте вальса не столкнуться с другой парой. Но это безмолвие долго продолжаться не могло: ведь танец не бесконечен, еще немного, еще два-три круга – и прозвучат последние его, завершающие аккорды. А повезет ли Андрею пригласить такую легкую и стремительную в танце девчонку, Наташу, во второй раз – еще неизвестно. Может, тот (иной) мальчишка уже вернулся и теперь ревниво наблюдает, следит за ними из какого-нибудь уголка, чтоб тут же, как только танец завершится, завладеть своей неравнодушной к нему одноклассницей.