Девять (СИ) - Сенников Андрей. Страница 31

…он привык и не отвлекался от главного.

Выбирать было трудно. Всё, чем он располагал, было собранием легенд, страшных историй, вымысла, обрывками фильмов. «Стена плача» в квартире обрастала вырезками, бумажками, на которые он выписывал в библиотеке интересующие его сведения. Тут были обрывки материалов этнографических экспедиций по деревням Вологодской и Костромской губерний конца 19 века с собранием рассказов крестьян об упырях. Что-то, касающееся валашского воеводы Тепеша или Цепеша. Газетные вырезки из статей об энергетическом вампиризме. Обрывки отчетов криминалистических экспертиз, тайком переписанные в кабинетике патологоанатома. Изображение внутренних органов человека на странице, вырванной из анатомического атласа и еще много чего…

Романы Энн Райс, Челси Ярбро, Тома Холланда в мятых переплетах, исчерченные его пометками, стопами пылились в углу, рядом с горкой видеокассет. Он посмотрел много фильмов: от незатейливых «вампирских» поделок, до документальных лент «Нэйшнл Джиографик» о летучих мышах. Заинтересовал его только «Тень вампира» с Уиллемом Дефо в главной роли, повествующий о съемках фильма Мурнау, «Носферату». Немецкий режиссер не сумел договориться с наследниками Стокера о цене на право экранизировать «Дракулу» и изменил имя главного героя и место действия. Его графа Орлока играл никому неизвестный ни тогда, ни сейчас словацкий актер, Макс Шрэк. Этот немой фильм он тоже посмотрел. В голове что-то сдвинулось.

Он считал, что ищет кого-то вроде Орлока, не нуждающегося на самом деле в гробнице с родной землей, не умеющего превращаться в кого бы то ни было: туман, летучую мышь, волка. Упырь — не пресыщенное превосходством, утонченное существо вроде Лестата. Он не похож на постмодернистского противника Блейда, отягощенного манией мирового господства и идеями всеобщего геноцида человечества путем превращения, — частью в вампирское сообщество, а частью, — в еду. Тот, за кем он охотился — вполне материальное, осязаемое существо, что, возможно, просто живет в обычной квартире. Человек немного странный на вид, даже страшный, но его сверхъестественная природа только и заключается в безудержной жажде крови и в том, что жертвы его не находят успокоения после смерти…

Да, он верил в это. Он поверил в Бога, хотя пришел к этой вере, что называется, от противного, от веры в проклятие души. Он приходил в храм, и за святой водой, и чтобы поставить свечки за упокой жены и тех — других. Он просил прощения для них, для себя. Он шевелил губами, беззвучно произнося слова поминальной молитвы, как умел, словами какие подобрал, никогда не обращаясь за этим к батюшке — сытенькому, толстощекому священнику с окладистой бородкой, разъезжающему на «тойоте» последней модели. Он выходил после на паперть, огромный, с непокрытой головой, в распахнутом черном пальто, которое носил большую часть года, свитере с колючим высоким воротом, черных джинсах, заправленных в туго зашнурованные «берцы», что, казалось, приросли к ногам, и юродивые никогда не просили подать им, замирая и умолкая, словно признавая своего. Изредка он замечал, как они крестили его черную спину.

Жирные карандашные линии соединили флажки на карте, образовав треугольник, в вершинах которого он надписал даты. Часами рассматривал карту, размышляя о существе, на которое охотился, и его убежище. Неужели — могила? Он отметил на карте расположение трех городских кладбищ. От ближайшего до первого места нападения (жертва — бомж) было около шестнадцати километров по прямой, через густо заселенные районы частного сектора «Северный» и квартал новостроек. Труп нашли в «нахаловке», в заброшенном доме с провалившейся крышей, на другом берегу Ломжинки — мелководной речушки, пересекающей город с востока на запад. На его жену напали поздно вечером у торгового центра на крытой автостоянке, затащив в маленький закуток за металлической дверью — помещение, где обслуживались узлы технологических коммуникаций. Это произошло почти в центре города. Третья жертва (мужчина средних лет и достатка, женат, один ребёнок в семье) была найдена в соседнем районе, в обыкновенном дворе, густо заросшем кустарником и деревьями (восемь километров до «петряевского» кладбища, до остальных — много больше). Внутри треугольника лежали кварталы делового центра, вытесняющего жителей из квартир на первых этажах, а то и вторых. Здесь же располагались здания двух городских театров, здания администрации, центральная площадь с чудом сохранившимся памятником Ленину, на который периодически покушались разного рода пикетчики.

Упырь мог прятаться где угодно, но наиболее вероятным местом для убежища оставалась «нахаловка». Кажущаяся бесконечной, череда трущоб, вытянувшихся вдоль Ломжинки. Здесь обитали бомжи, спившиеся, выпавшие из жизни люди, старики обманом переселенные сюда из своих квартир, наркоманы, беспризорники, душевнобольные, которым отказывали в пребывании в лечебных учреждениях.

Да, здесь можно было спрятать любую, даже самую страшную личину, и найти убежище в подполе разрушенного дома, без опасений, что тебя кто-то возьмется искать. С развалин давно стащили все, что можно было стащить и пропить, а власти предпочитали не замечать «нахаловку» до следующей предвыборной компании, пожара, весеннего паводка, когда грязь, накопленная в канавах кривых улочек, разливающаяся Ломжинка стаскивала в Ловать — реку побольше, на которой размещались водозаборы ООО «Водоканал». Это была другая планета и, хотя расстояние от центра было значительно меньше, чем до луны, очень многие жители города никогда не бывали здесь.

На остатки денег от проданной машины он купил в оружейном магазине прибор ночного видения. Несколько раз, ночью, совершал вылазки в «нахаловку», на руины домов, обшаривая остатки строений, полузасыпанные погреба, крадучись пробираясь по щиколотку в грязи, которая, казалось, не высыхала здесь никогда, изредка касаясь рукояти огромного кованого ножа, что висел в ременной петле под пальто. Перевязь с осиновыми кольями наискось пересекала грудь, поясные сумки заполнены тонкостенными стеклянными шариками, которые он заполнял святой водой и чесночной выжимкой с помощью шприца. Мощная рогатка, торчала за поясом. Смешное орудие, но оно работало как надо — он проверял… на работе.

На «Ниве» он колесил по центру, объезжая улицы, дворы, оценивая места возможных нападений, разыскивая не опечатанные подвалы, не заколоченные чердаки, сталкиваясь все с теми же бомжами и беспризорниками. Он бродил по изнанке городской жизни около года, становясь незримой и бесплотной тенью, почти несуществующей, как сама цель его поисков.

И он терпел поражения, одно за другим. Через год после первых случаев — еще два.

Карандашные линии на карте соединились в пятиконечную звезду. Он сузил район поисков, исключив «нахаловку» и районы «вершин», ограничиваясь пятиугольником, образованным новым рисунком, но и это ничего не дало. Через полгода, зимой, сразу три нападения. Эксперт в тихую запил в своей комнатенке, потому что на его памяти скопилось слишком много фраз, которыми он отмечал значительную кровопотерю. В отчетах он, разумеется, ничего не объяснял, — эксперты ничего не объясняют, лишь констатируют факты, — но о чем-то же он думал? И, конечно, знал, что делает странный санитар с сердцами обескровленных при жизни покойников, возможно, он даже знал, что тот вкладывает им в гортань… Земский сдавал пустые бутылки эксперта регулярно и много, пока не присоединился окончательно к братьям по духу, тихо дожидаясь в углу покойницкой соснового ящика и номерной могилки.

Новый год, новый напарник… Трансмиссия «Нивы» рассыпалась как-то сразу, а чинить было не на что. Метель заметала город снежной крупой. В «нахаловке» случилось три пожара. В последний раз поселок, не значившийся на карте города, — выгорел дотла. Он надеялся, что «это» сгорело вместе с остальным, но Стена плача продолжала зарастать информационным мхом, не более полезным, чем три года назад. Осиновые колья высыхали и трескались в щепу, стеклянные шарики растерялись по большей части, а оставшиеся вместе с сумками пылились в ящиках стола. На рогатке порвалась резинка…