Шиза. История одной клички (Повесть) - Нифонтова Юлия Анатольевна. Страница 8

Цесарский обильно раздавал прилипчивые прозвища, но и он не осуществил детскую Янкину мечту, и она опять осталась без творческого псевдонима. Беспардонный Цесарский разговаривал с ней очень вежливо и вообще старался обходить стороной, что не могло не настораживать. «Я, наверное, настолько серая, что даже Цесарский не удостаивает меня своих колкостей!» — грызла она себя. Взращенные с младенчества неуверенность и страх соткали её характер из тысячи узелков.

Порой Янке казалось, что она симпатичная, особенно когда сильно накрасит глаза и завьёт густые пепельные волосы. Но чаще одолевали моменты острого недовольства собой. Обычно такие состояния наступали во время школьных уроков физкультуры, когда она особенно явно ощущала своё физическое несовершенство по сравнению с более стройными одноклассницами. Не то чтобы Янка была безобразно толстой, но до глянцевого идеала явно не дотягивала. Вот и сейчас по инерции у неё испортилось настроение, хотя спортивный час в художественном училище не имел ничего общего со школьной муштрой.

Группа являла собой настолько пёстрый разновозрастный отряд, что заметить среди этого безобразия Янку, а тем более как-то выделить, было очень проблематично.

Разношерстная команда маялась на крохотном стадиончике в ожидании строгого преподавателя физкультуры Егора Николаевича. О его зверствах в училище ходили легенды. Одной из самых изощрённых пыток считалось его неотступное принуждение несчастных студентов к сдаче норм ГТО девятьсот лохматого года. Но он оказался просто младенцем по сравнению со своими коллегами-соплеменниками семейства «физрук школьный, обыкновенный». Янка и не таких грозных обводила вокруг пальца. Не осилившая за свою спортивную карьеру ни одного приличного прыжка и забега, она была стабильно обожаема всеми военруками, физруками, включая даже тренеров-тёток. Почему? Для неё самой это оставалось загадкой. Может, за округлость форм и подкупающую женственность, столь редкую в мире большого спорта.

Наконец вдалеке проявился силуэт Егора Николаевича в старинном спортивном костюме времён продразвёрстки, пикантно обтягивающем пивное брюшко.

— Кто это там?

— Николаич Егор.

— Стукни зубами его об забор! — продекламировал поэтический экспромт подвижный, как мартышка, Перепёлкин, успевший облазить все турники и несколько раз преодолеть по собственному почину полосу препятствий, не запыхавшись.

В качестве разминки, осуществляя общение с миром посредством свистка, Николаич Егор изрядно погонял группу по стадиону. Затем, не скрывая скепсиса, стал записывать в бортовой журнал результаты бросков бутафорской гранаты. После каждого выступления очередного гранатомётчика мэтр становился настолько мрачным, что всем стало понятно без слов: претендентов в чемпионы по метанию бутафорских гранат среди них нет. Пессимизм тренера приобрёл непоправимый характер, когда Нюся, неудачно размахнувшись, уронила гранату позади себя. Не в силах более терпеть надругательств над физической культурой, Егор Николаевич сослался на необходимость срочной инвентаризации лыжных палок и спешно удалился, в очередной раз убедившись в полной бесполезности людей искусства.

Группе была предоставлена возможность порезвиться на свежем воздухе. Желая продемонстрировать, что есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах, Тарас Григорьевич принялся задорно отжиматься, опираясь на вкопанное до половины колесо.

— Дедушка, а ваша бабушка уже давно ушла! — не оставил без внимания его порыв Цесарский. — Деда, а ты можешь ещё при этом быстро-быстро скороговорку говорить: «Задумал дебил бодибилдингом подбодриться»?

Не обращая внимания на училищного шута, Тарас Григорьевич, играя мускулами, направился к турнику.

— В здоровом теле — здоровый дух! — как бы между прочим бросил он тощему, сутулому Цесарскому. Однако ни от кого не утаилась нотка назидательного злорадства. Брезгливо зажав нос пальцами, Цесарский гундосо парировал:

— Ф-фу, от дедули дух… здоровый!

Презрев оппонента, Тарас Григорьевич по-молодецки взлетел на турник и стал выделывать номера армейской акробатики. Но, когда завис вниз головой, вдруг, от его лысого темени, подобно распахнувшейся дверце, отделился чуб, скорлупкой прикрывающий голый череп. Каждое утро Тарас Григорьевич старательно маскировал лысину, мастерски укладывая длинные пряди и цементируя их лаком сверхсильной фиксации. Кое-кто смущённо потупился. Но для Мцеса этот конфуз стал очередным триумфом над Тарасом Григорьевичем:

— И вот открылась она — голая правда! Стариканы-маразматики, вперёд! Вступайте в партию пенсионеров-физкультурников! Вы станете похожи на секс-символ нашего времени голую коленку Гоши Куценко! — призывно провозгласил Цесарский, указывая энергичным ленинским жестом на странности причёски Тараса Григорьевича.

Взбешённый, с пунцовыми пятнами, Тарас Григорьевич пружинисто соскочил с турника и угрожающе двинулся на Цесарского:

— Ну, гадёныш, послушай теперь моё слово!

— Твоё слово будет в доме престарелых после клизмы!

Дальше следовала уже знакомая игра в догоняшки, только теперь спортивный вариант — не по узким коридорам училища, а, как положено, по беговым дорожкам.

После урока физкультуры Янка хотела было по привычке пожалеть себя, но тут же застыдилась, вспомнив тяжкую долюшку «самого старого старосты».

Не читайте, дети, на ночь!

Вернувшись домой, Янка первым делом надела перстень с мерцающим камнем. Вместе с приятной тяжестью на пальце её окутало спокойствие и уверенность, их так не хватало в последнее время. Как и предполагалось, бабушкин подарок долгое время оставался незамеченным. Лишь на днях мама Ира, наконец, поинтересовалась: «Откуда у тебя такое кольцо?» Подготовленный загодя ответ, что это дешёвая бижутерия, вполне её удовлетворил. Странно, но с появлением перстня Янке как будто стало легче: мать чаще оставляла её в покое — переключившись на общение с телефоном, сменив придирки на сплетни и жалобы. Ещё раз полюбовавшись бирюзовыми искорками внутри таинственного самоцвета, Янка спрятала кольцо под подушку.

Сегодня выдался редкий случай насладиться одиночеством. Она очень любила такие вечера, без суеты и зудения: «Я тебе, засранка, жизнь подарила, а ты сапоги свои чёртовы по всему коридору раскидываешь!»

Девушка долго блаженствовала в горячей ванне, которую в отсутствии надзора можно было от души наполнять душистой солью и пеной, без окриков и замечаний густо-густо намазаться кремом, допоздна смотреть телевизор и сколько угодно читать в постели. Янка не торопилась, как раньше, пользоваться выхваченными у жизни льготами, а неподвижно лежала на своей кровати, распаренная и обессиленная, желая только спокойствия и тишины.

Как будто в угоду её желаниям, само собой выключилось радио (впрочем, последнее время оно регулировало рабочий режим по собственному усмотрению)…

Об отце уже несколько месяцев не было ни слуху ни духу. Янка понимала, что его жизнь с матерью не сложилась. Да и никто на свете не смог бы вытерпеть постоянные скандалы и мелочные придирки. Но как он мог бросить её — единственную дочь, не оставив даже записки?! В минуты, когда тоска становилась нестерпимой, Янка открывала «Мастера и Маргариту» на любой странице и начинала жадно читать, пока душевная боль не уходила постепенно сама собой.

«… Проснувшись, Маргарита не заплакала…

— Я верую! — шептала Маргарита торжественно. — Я верую! Что-то произойдёт! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука?..» Сколько раз и она, Янка, просыпалась с таким же предчувствием неотвратимости чудесных перемен, но, увы, ничего не происходило или становилось ещё хуже. «Наверное, я ещё не выстрадала того, что выпало испытать Маргарите. Не пришло ещё время моей награды за страдания, — думала Янка, углубляясь в чтение. — Эх, надо бы прочитать любимую книгу в третий раз, не отрывками от случая к случаю, а основательно!»