Шиза. История одной клички (Повесть) - Нифонтова Юлия Анатольевна. Страница 9

Неожиданно её мысли прервало самостоятельное радио:

— В редакцию передачи «Вестник Уфологии» приходят многочисленные письма от читателей романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Очевидцы сообщают, что после прочтения романа в третий раз (!) с ними происходят необъяснимые, мистические случаи. Редакция небезосновательно рекомендует своим радиослушателям воздержаться от очередного прочтения данного литературного произведения!»

На несколько секунд после любезного предупреждения, как это часто случалось с ней в стрессовых ситуациях, Янка замерла. Затем мгновенно подскочила и выключила «уфологический вестник», ей хотелось, хотя бы сегодня, самой распоряжаться своими действиями, без чьего-то вмешательства.

Усмехнувшись удивительному совпадению, Янка показала радиоточке язык. Почувствовав некий кураж, она несколько раз громко огласила в ночи своё безумное намерение:

— Прочитаю! Прочитаю! Прочитаю всё равно!

После чего демонстративно открыла роман и стала внимательно читать с самого начала. Очнулась только глубокой ночью, когда холодящая душу сцена явления Геллы достигла своего зловещего апогея. Несколько раз Янка прерывалась, чтобы сбавить накал нахлынувшего страха. То ей казалось, что скрипнет в коридоре половица, то посуда на кухне звякнет, а то и вовсе кто-то под ухом будто морковкой хрумкает и тщательно так пережёвывает. Но как только Янка вновь принималась читать, не в силах оторваться от завораживающей книги, потусторонняя жуть сковывала её с новой силой: «…и неотвратимо тянулась из открытой форточки к оконному шпингалету рука в трупных, гнилостных пятнах, росла, удлинялась, отпирала окно… приближался и явно ощущался подвальный запах смерти…»

Боже! Это точно наяву — ШШШУХ… ШШШУХ… ШШШУХ… Янка медленно, как будто преодолевая сопротивление, подняла омертвевшее лицо в сторону загадочного шороха. Тусклый свет настольной лампы, которого едва хватало на освещение страницы, поставил происходящее под сомнение. Из середины огромного рулона ватмана, покоившегося на шкафу, с тихим леденящим душу шелестом, медленно, по одному, вылетали листы и, разворачиваясь в полёте, мягко планировали на коврик у кровати. Бешеное сердцебиение сотрясало, казалось, всё Янкино тело вместе с комнатой. «Всё же нужно иногда прислушиваться к тому, что говорят по радио. Не всё, видать, врут», — в приливах холодного пота бедолаге удалось дотянуться до выключателя. Но и при ярком свете картина выглядела не утешительнее: один за другим большие белые листы продолжали вылетать из рулона, печально шелестя.

Вдруг боковым зрением Янка уловила ещё более странное явление. В узкой щели между стеной и шкафом, куда не пролезет и палец, мелькнул и скрылся, как добротный воротник из чернобурки, гигантский кошачий хвост…

За окном, наливаясь ядовитой бледностью, медленно, как гоголевский Вий, поднимал свои тяжёлые веки равнодушный рассвет. Дрожащими руками Янка нашарила под подушкой свой магический талисман. Надеть кольцо удалось не сразу. Но, обретя порцию спокойствия, источаемого им, девушка с трудом восстановила сбившееся дыхание и провалилась в спасительный сон, свернувшись в клубок, как одинокий щенок, отчаявшийся найти хозяина. Очнуться заставила настойчивая трель телефона. Вместе с неприятными воспоминаниями о святочной ночи на ум пришли мрачные кадры фильма «Звонок». Дрожащей рукой, словно повинуясь гипнозу, Янка сняла трубку. Знакомый голос отца звучал совсем рядом, а казалось — с другой планеты. От нахлынувшего на Янку огромного счастья она плохо понимала, о чём он говорит, лишь отдельные фразы, как слёзы, катились прямиком в сердце: «Дочура! Всё хорошо. Живу пока у знакомых. Люблю!»

Чувство локтя

Подлетел к концу промозглый ноябрь, месяц, который пережить Янке было всегда труднее всего. Надежды на любое, хоть мало-мальское тепло утеряны, а впереди маячит лишь призрак беспощадной зимы. Но в этом году, видимо, всё шло наоборот. Ноябрь пролетел незаметно и безболезненно.

Весь день Шмындрик был в ударе. Утром кто-то из старшекурсников предложил позировать:

— Хочешь описаться с ног до головы?

Шмындрик, поломавшись для приличия, не скрывая радости, дал понять, что согласен на всё! Его вежливо пригласили зайти после занятий в мастерскую выпускников, а значит, он получил пропуск в закрытый мир для избранных, где за плотно задёрнутыми, чёрными шторами творится нечто — то ли эзотерическая мистерия, то ли изощрённая оргия.

Группа молодых людей обоего пола, весь световой день, созерцают обнажённые тела, называя их учебными постановками, а изображения аппетитных бесстыдниц в сексуально зовущих позах — работой. «Мужикам-художникам нужно за вредность молоко выдавать!» — не раз восклицал Армен, весьма встревоженный подобной перспективой истязания его пышноцветущей плоти.

Когда пятый курс вывешивал в коридоре выставку своих «обнажёнок», то становилось ясно, что не все работы отвечают высоким критериям одухотворённого искусства. Среди авторов встречались откровенные троечники, а то и вовсе неуспевающие по всем предметам лодыри. По этой причине неподготовленному, стыдливому человеку трудно было пройти мимо подобного вернисажа, не опустив глаз. В период экспозиции храм искусств напоминал небогатый, но популярный публичный дом, а вся атмосфера словно пропитывалась манящими ароматами возбуждающих духов из секс-шопа.

— Господа, айда в нумега! Я уже с мамзельками договогился! — нарочито картавил неуёмный Цесарский, выражая общеприподнятое настроение.

Счастье Шмындрика, с нетерпением ожидающего своего дебюта модели, не смогло ускользнуть от всеразрушающего ока Цесарского:

— Слушай, Шмындр, давно хочу тебя спросить, ты голубой?.. — в повисшей тягостной паузе-туче одногруппники кидали в Цесарского тяжёлые, как булыжники, взгляды, — …тюбик, говорю, голубой не брал?

Шмындрик проглотил обиду, но ожидание праздника ушло. Он заметно скис. Стал суетливее, чем обычно, беспрестанно ронял то резинку, то карандаш, без причины снимал и надевал свои стильные очки, часто моргая. Внутри у Янки словно сжалась огромная пружина. Сама того не ожидая, она решила заступиться за жалкого и униженного Шмындрика:

— Знаете загадку про Цесарского? Два кольца, два конца, а посередине — сволочь!

Из-за мольберта одобрительно крякнул Тарас Григорьевич.

— Да, вы ко? Да, я не ко! Это вам почудилось, это вам поюдилось. Я на вас жалобу подам… коллективную! — неожиданно плаксиво и примирительно заканючил враг. Прыгнув на колени к ошарашенному Шмындрику, Цесарский моментально сменил маску:

— А тебе, друг Чичиков, позволь влепить одну безешку! Ах, позволь! Одну маленькую безешку! Ну, хоть одну!

Шмындрик хохоча уворачивался от слюнявых поцелуев Цесарского и, конечно же, всё ему простил на десять лет вперёд.

Чтобы хам Цесарский пошёл на попятную? Тарас Григорьевич даже привстал от удивления.

— Грэндфаве, сит даум, плиз! Гейм оувер! Шмындр, надевай пенсионероглушительную установку, ваяй дальше, — посоветовал Цесарский, заботливо надевая на Шмындрика наушники плеера, с которыми тот и так практически не расставался.

На второй паре Рисунка добрый гномик, а по совместительству мастер группы Валентин Валентинович проверял наличие домашних работ. Недельная норма была высока: сорок набросков и пять этюдов. С такими нагрузками справлялись не все.

К преподавательскому креслу прилепились Гульнур и Нюся. Как назойливые попрошайки, они ныли тонкими голосами, противней, чем в индийском кино, умоляя не выставлять им очередные двойки: