Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 101

Столы и скамьи перевёрнуты, разбиты, раздавлены под тяжестью пьяных, невменяемых гигантов. Серебряные кубки и блюда, деревянные плошки, глиняные кувшины — вся утварь, что обычно использовали для приёмов вместе со снедью и сорванными со стен гобеленами, кропотливо расшитыми трудолюбивыми мастерицами, разбросаны по полу. На нём же хаотично расположенными группами несколько десятков демонов насиловали человеческих самок. Женских лиц за скопищем полуголых мужских тел не рассмотреть, видны только широко разведённые белые ноги, да безвольными плетьми лежащие руки. Сквозь звериное рычание откуда-то справа доносилось поскуливание то ли животного, то ли человека. Пару монстров катались по полу, раздирая друг друга, как бешенные псы. Возле ног нервно переминающейся Гауры лежало мёртвое тело прислужницы, из груди которой торчал осколок ножки стола, а у стен храпели нажравшиеся в хлам и вдоволь потешившиеся демоны.

Отталкивающее и удручающее зрелище, но даже такое, оно не произвело на деву-воина никакого впечатления, ибо она за свою жизнь повидала куда хуже. Рано или поздно всё проходит и всё поправимо. Всё, кроме смерти ни в чём не повинной прислужницы. Так думала Лайнеф Мактавеш, пока глаза её не наткнулись на трон, в котором, пылко лобзая устроившуюся на мужских коленях голую шлюху, сидел её муж.

Стало дико холодно. Не спасали даже меха, и почему-то не хватало воздуха. Она чувствовала, что не хватало, но отвлекал неприятный металлический вкус собственной крови во рту, смешанный с горечью. Что-то кричало внутри, требуя отвернуться, не смотреть. Это что-то корчилось, рвало соединяющие с жизнью вены и, мечтая разбиться в дребезги, отчаянно долбилось о грудную клетку. Она слышала, но не слушала — гордая от рождения, предпочитала правду лжи.

«Не смотри. Не верь…»

И вот уже тише, тише… понимая всю бесполезность своих жалких попыток уцелеть. Стало нестерпимо больно, и для неё одной этого было слишком много. Φиен…

Твёрдая рука потянулась за стрелой, отточенными до совершенства движениями эльфийка взвела лук и натянула тетиву:

«Отойди в сторону, сука, сдвинься хоть на дюйм!»

Женщина опустилась на пол между мужских ног и склонилась над пахом Мактавеша, а Лайнеф возненавидела. Волевой, запрокинутый к потолку, заросший щетиной подбородок, скрывающий лицо и прикрытые глаза предателя, полуоткрытый рот, которым подонок учащённо хватал воздух, волнистые волосы, отчего-то казавшиеся короче обычного, могучую шею с широкими плечами, которые она обожала покрывать поцелуями. Она возненавидела его потому, что до сих пор непомерно, до сумасшествия любила.

Принцесса прицелилась, медленно закрыла глаза и, затаив дыхание, спустила стрелу…

Глава 26. НАПАДЕНИЕ

Молох неотрывно наблюдал за Лукрецией. Цепляла его эта блудница, будь она неладна! Сам не знал, чем, то ли приятностью женскою и складностью изгибов, то ли смехом живым и шельмовскими блестящими глазами, то ли опрятностью и благородными манерами. Выделялась она среди остальных своей яркостью. По сердцу приходилась и покладистость её в утешных делах, так и тянуло в койку к прорве. Он и к другим-то шаболдам ходить бы перестал, кабы рыжая не пользовалась такой популярностью у собратьев. Сладка, как мёд густой, хоть и зашуганной стала.

Надумал выкупить её сегодня у стаи, чтобы больше никого не обслуживала, только его. Золота скопил достаточно, должно хватить, да только — бывает же невезенье! — вожак покинул зал, а к сыну его старейшина не знал, стоит ли подступиться. А тут глянул, так и рыжей след простыл. Вроде, недавно на коленях Федаха прыгала, отчего Молох и по морде собрата пройтись был не прочь. Одно дело знать, что шлюха, на коей и пробы ставить негде, другое — видеть своими глазами. Куда ж она делась-то? Неужто…

Демон отправился на поиски рыжеволосой блудницы прямиком в господское крыло. Уж больно ему не понравилось, какими глазами пожирала рабыня вожака. Да и он тоже хорош, вроде при истинной, а нет-нет, да на сучку глаз кинет.

Возле супружеских покоев вождя демон растворился в густой тени коридора, прислушиваясь к шорохам на верхних этажах погруженного в тишину замка.

Принцесса прицелилась, медленно закрыла глаза и, затаив дыхание, спустила тетиву, но за мгновение до этого замешкавшийся в дороге и наконец ворвавшийся в чертог Даллас, сообразив, что к чему, закричал:

— Стой, госпожа! Это Квинт! Фиен наверху!

Рука её дрогнула. Стрела со свистом пересекла чертог и вонзилась в спинку тронного кресла как раз возле головы мужчины, зацепив треугольным остриём мочку его уха. Потревоженный, он дёрнулся, немилосердно оттолкнул от себя смертную и вскочил, выискивая посмевшего на него напасть противника. Когда же помутнённый хмелем взор наткнулся на стрелка, молодой воин неверяще уставился на амазонку в белоснежных мехах, сидящую на взмыленной кобылице. Удерживая в вытянутой руке лук, разгневанным взором она метала молнии, и была при этом так невообразимо хороша и естественна в своей ярости, что потрясённый демэльф не сразу признал в дикарке собственную мать.

— Amil?! — стремясь разобраться в причине такой крайней её воинственности, растерянный сын вожака огляделся по сторонам и впервые узрел, во что погрузила безнаказанная наглость разврата торжественный чертог. Он очнулся, взглянул на себя со стороны и искренне удивился той лёгкости, с коей идеально вписался в дикое, всеразрушающее пиршество презираемого им племени, в само их варварское общество и во весь этот чёртов клан. Неужели всё происходило при его попустительстве и самом живом участии? Проклятье! Он ведь помнил, что контролировал себя. Конечно же помнил! Всё шло неплохо и даже очень. За доблесть его поднимались чарки, пили за вестницу новой жизни, кажется, её так и не выбрали, опорожняли неустанно кубки во славу великой Каледонии. Эль лился нескончаемой рекой, женщины становились всё слаще и желаннее, по залу гремел безудержный смех, а кровь шумела в голове, и хотелось большего, намного большего, ибо, как виделось ему, не так это сложно — быть вожаком стаи.

«Когда же?» — чувствуя себя обманутым, Квинт заметил распростёртое тело смертной, а в голове откровенной насмешкой зазвучал голос отца: «Познай, каково быть богом!».

К Лайнеф подошёл Даллас. Он мягко положил свою ладонь на руку, сжимающую лук.

— Опусти, госпожа, а то ведь так и до беды недалече.

Она так и поступила, обвела глазами зал и, со свойственным пережившим стресс опустошением, промолвила:

— Она уже здесь, раз мать не узнаёт сына, уподобившегося вместе с защитниками Данноттара свинье.

Удивительно, какое исключительное влияние оказывает на разнузданную толпу личность, наделённая даром лидерства. Внезапное появление госпожи подействовало на разошедшихся участников оргии самым что ни на есть отрезвляющим образом. До сего момента вполне комфортно ощущавшие себя в эпицентре веселья, грозные воины цитадели прятали глаза и тупили взоры, стараясь поскорей затеряться средь собратьев и натянуть штаны на оголённые «тылы», чтобы уж совсем не выглядеть пропащим дерьмом перед госпожой. Вероятно, в другой время Лайнеф посмеялась бы над их медвежьей неуклюжестью и, лояльно закрыв глаза на варварскую интерпретацию валтасарова пира, ушла, но не в эту ночь.

— Мало удивительного, госпожа, что не признала. Сам бы не отличил, — внёс свою лепту Марбас словом, а делом помогая Лайнеф спуститься. — Но это ты зря насчёт свиней-то. Мы все не святоши малахольные, а на парня девки сами липнут. В отца пошёл.

— Сходство только внешнее, — кривя душой, возразила принцесса и направилась к сыну. Она попыталась стереть со щеки юноши несколько капель крови, оставшиеся от царапины, но Квинт с раздражением дёрнул головой, посчитав неожиданную заботу матери очередным для себя унижением. Лайнеф отстранилась от сына.

— Я виню себя за твоё прошлое, Квинт, но отказываюсь винить за настоящее. Мне неприятно видеть, во что ты превращаешь свою жизнь. Не садись больше в кресло отца своего — ты не готов к этому.