Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 108

— Непредусмотрительно ночью в путь отправляться, господа, — за время пребывания в цитадели варваров патрицианка так и не избавилась от придворного этикета. — Леса здесь враждебные, на нас могут напасть пикты.

— Ты откуда ж такая будешь, огневолосая любодейка? — отхлебнув пойла из бурдюка, сидящий подле неё поэт отшвырнул меховой мешок в сторону и завалился на спину, утягивая за собой Лукрецию. Рассмотрев в темноте лицо блудницы, он запустил обе руки под её юбку, а зубами потянул шнуровку ворота. Вырез груботканой туники распахнулись, демонстрируя мужчине аппетитные, теплом пахнущие груди. — Вроде не по-здешнему говоришь. Силком в Данноттар приволокли?

— Да что ты её уговариваешь, Гримм? Шлюха она бриттская, вот и весь сказ. Делай своё дело, да слезай с повозки, я следом.

— Быдло ты неотёсанное, Дримм, а песни твои только грубым варварам на забаву. Женщина, она ж как птица робая. Её приголубь, она и запоёт так дивно, что заслушаешься, а ты всё оперенье выдрать норовишь, — укоряя невидимого Лукреции пешего приятеля, поэт уложил её на мягкое сено, задрал подол и оголился сам ниже пояса. — Правильно я говорю, любодейка?

— Как скажешь, Гримм, — бывшая патрицианка, бывшая рабыня, а ныне просто шлюха притворно охнула и столь же притворно застонала, когда мужчина вошёл в неё.

— Ты и впрямь горячая штучка… — промычал поэт, теряя голову от возбуждения.

Лукреция не сопротивлялась, покуда её попользовал знаток женских душ, затем тот, что был странно наречён Дриммом — наверняка сценический псевдоним, следом третий… Повозка медленно углублялась в лес, а женщина, вперив глаза в предрассветную серость неба, урывками прорывающего разлапистые, вздрагивающие ветви деревьев, равнодушно шла по кругу мужской похоти. Задаваясь вопросом, почему решила, что в Данноттаре хуже, чем где-либо ещё, почему бежала от возможности принадлежать одному из самых сильных воинов земли, Лукреция не сразу поняла, что вздрагивает не окружающий мир, а дрожит её одеревенелое от бесконечных поруганий еще молодое тело. Трепещет колосом на ветру от потери рассыпавшейся тленом и развеянной прахом прежней привольной жизни. И неожиданно отчётливо пришло озарение, что всё с ней произошедшее является не случайным, а справедливым воздаянием за учинённое ранее зло. Ведь некогда уважаемая и знатная госпожа Лукреция из Лондиниума вела свой собственный бизнес — помимо притона, в котором постояльцы могли удовлетворить самые извращённые желания, патрицианка имела неплохой куш от торговли малолетними девственными невольниками, до которых была охоча придворная знать.

Необычно яркая вспышка ослепила глаза. Лукреция крепко зажмурилась: «Что это? Зарница? Нет, не похоже». В опасной близости раздался приглушенно-вибрирующий рык. К нему присоединился другой и, кажется, еще один. Тянувшая повозку лошадь надрывно заржала, дёрнулась, отчего пыхтящий над Лукрецией бритоголовый толстяк подпрыгнул, собственной тушей едва не раздавив беглянку. Истошное ржание кобылы быстро оборвалось тупым звуком грузно рухнувшего тела, и стало очень страшно. Дико страшно, ибо Лукреция узнавала этот предупреждающий об агрессии звериный рык. Именно таким она не единожды слышала его в Данноттаре.

«Это конец! Нас выследили, Молох меня не пощадит! Конец».

Не открывая глаз, женщина упёрлась руками в грудь лежащего на ней бродяги, пытаясь спихнуть с себя, но дрожащие пальцы вдруг стали мокрыми, на лицо потекла горячая, липкая влага, а в ноздри ударил специфический запах. К горлу подступила тошнота.

«Кровь! Он ранен? Убит? Боги, что происходит?!» — Лукреция отворачивалась, плотно сжимая губы, лишь бы кровь толстяка не попала ей в рот. Трясущимися руками она обследовала его обмякшую спину, выискивая причину обильного кровотечения, когда вокруг творилось что-то несусветное. Воздух взорвали короткие возгласы, булькающие хрипы, душераздирающие мужские вопли, сопровождаемые хрустом ломающихся костей и треском разрываемой плоти. И этот тягучий, гортанно клокочущий рокот, периодически прерываемый на странное чавканье, от которого волосы шевелились на голове. Перепуганная женщина открыла глаза и, не осознавая собственного крика, в неестественно белом свете наконец обнаружила ранение, из-за которого повозка и сама она, придавленная к её дну, обагрились кровью — мертвее мёртвых, менестрель был попросту обезглавлен.

Неясные тени поползли над Лукрецией, свет померк. Беглянка и рада была бы надеяться, что погрузилась в спасительную тьму, но устойчивый к стрессам рассудок отказывался облегчить ей страдания, и несчастной оставалось разве что дальше наблюдать кошмар, в эпицентре которого находилась. Женщина ещё кричала, когда тело убитого толстяка, с лёгкостью воспарив в воздухе, отлетело в сторону, а над ней нависла уродливая морда с кроваво-огненными глазами и оскалившейся пастью, полной длинных, острых как лезвие, но удивительно белоснежных клыков. Нечто жуткое шумно обнюхало смертную, изучающе осмотрело с головы до пят, и остановило взгляд внизу обнажённого живота. Онемев от ужаса, патрицианка съёжилась, сжимая бёдра и прикрываясь руками, но дьявольское создание издало такой недовольный рык, что пришлось вновь вернуться к унизительному положению «я к вашим услугам, сэр». Покладистость земной самки уроду понравилась. Это стало понятно, потому как из пасти его высунулся длинный язык и прошёлся по лицу, шее и груди трясущейся женщины, слизывая чужую кровь. Двуногое создание запрыгнуло в повозку, представ перед Лукрецией во всей своей жутчайшей красоте.

Он протянул когтистую лапу к её волосам, подцепил ярко-рыжую прядь и стал близоруко изучать, перетирая в костлявых пальцах. Лукреция не смела дышать, не смела пикнуть и пошевелиться. Она неотрывно следила за движениями огромного чудовища с пепельно-серой обугленной кожей, располосованной тонкими ядовито-оранжевыми линиями, отмечая налитые выпирающими мышцами ручища. Взгляд скользнул по плечам и груди, испытывая отвращение от вида многочисленных шипообразных наростов. Поднялся к впалым щекам, подчёркнуто облепившим мощные, квадратные челюсти, в силу физиологии либо намеренно для устрашения в нескольких местах продырявленным искривлёнными клыками. Её передёрнуло от вида уродливого носа, не имеющего переносицы. Широкие подрагивающие ноздри непрестанно всасывали воздух, а выше сильно покатый лоб выглядел непробиваемым. Налитыми кровью глазами чудовище напоминало демонов Данноттара, когда те приходили в бешенство. Но только этим, не более. Лукреция не так много времени находилась в Данноттаре, чтобы сравнивать и судить, однако при всей своей топорности, невежестве и лютости каледонские варвары были огненными богами-гигантами тьмы, смертельно опасными, но внушающими трепет и невольное восхищение. Они разумны, их действия подчинены логике. Иноплеменной, чуждой и чрезмерно жестокой для человека, но чёткой, понятной только воинам апокалипсиса логике. У них был свой кодекс чести, не приемлющий слабости и сострадания, однако они умели чувствовать и понимать, и с ними (разумеется, не в случае Лукреции) худо-бедно можно договориться.

Но тварь, что сейчас обнюхивала её, находилась на несравненно низшей ступени развития. Настоящий двуногий урод, зверообразное существо с отсутствием какого-либо интеллекта, а побуждаемое к действиям примитивными инстинктами. Впечатление это (первое, и от того, возможно, обманчивое) губительно влияло на теплившуюся для Лукреции надежду на спасение, усугубляясь еще и тем, что рыжеволосая начала догадываться, что перед ней один из тех демонов-карателей, о которых нет-нет, да и обмолвятся в самой презрительной форме хмельные каледонцы в увеселительном доме.

Она опомнилась, когда на живот потекла горячая слюна чужака. Намерения карателя, как и причина, почему до сих пор жива, стали очевидны, стоило взгляду упасть на вздыбленный член жуткой твари.

— Нет! — в безрассудном отчаянии она ударила его ногами в пах. Тварь взвыла, завалилась назад, повозка заходила ходуном и, не выдержав, подломилась, вместе с седоками рухнув на землю. Лукреция не чувствовала удара. Пытаясь отползти как можно дальше, она вонзала голые пятки в мокрую землю, пока не наткнулась на препятствие за спиной. Когда же, вывернув руку, отпихнула в сторону мешавший предмет, истерически завизжала, ибо помехой оказалась голова бродячего поэта. Только теперь несчастная узрела разбросанные останки горе-попутчиков на залитой кровью грунтовой дороге, а в паре десятков ярдов за спиной карателя масштабностью надвигающейся катастрофы ярким серебристо-белым мерцанием горела гигантская арка, из которой один за одним появлялись такие же чудовищные воины.