Там, где ты (ЛП) - Трамбл Дж. Х.. Страница 38

Господи, дай мне сил! Через несколько минут, выходя из кухни с миской попкорна, оставляю там свет включенным. Он снова берёт пульт управления, направляет его на телевизор и нажимает кнопку «ВЫКЛ».

— Я что-то пропустил? — спрашиваю, ставя миску на столик возле дивана.

— Мы можем просто поговорить?

— Не в темноте и не тогда, когда ты в нижнем белье.

Он смотрит на меня долгим взглядом, потом встаёт и надевает брюки. Я сразу же начинаю жалеть о сказанном, но никогда в этом не признаюсь. Он садится обратно на диван, и я осторожно присаживаюсь рядом.

Кажется, я знаю, о чём пойдёт речь, но всё равно спрашиваю:

— О чём ты хочешь поговорить?

— Мне восемнадцать, — говорит он просто.

— Нет.

— Ты даже не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Нет, думаю, знаю. Четыре месяца, Роберт. Мы сможем подождать четыре месяца.

— Прошлым вечером по пути домой я заезжал на кладбище.

Я делаю глубокий вдох и мысленно отвешиваю себе хороший подзатыльник за забывчивость: его отца похоронили меньше суток назад. Чувствую себя последней сволочью.

— Ты в порядке? — спрашиваю.

Он пожимает плечами и сводит брови на переносице.

— Не знаю, почему я туда поехал. Я просто пытаюсь что-то к нему почувствовать. Не злость, не боль, ни что-то подобное. Утрату, что ли. Хотел бы я сказать, что мне будет его не хватать, но... — Роберт качает головой. — У меня такое чувство, что всю жизнь у меня обманом забирали то, что должно было принадлежать мне. Вот что меня бесит. Я попробовал вспомнить, когда отец в последний раз прикасался ко мне, когда вообще кто-либо прикасался ко мне, искренне. Обычно так делала мама. А потом у меня начались подростковые заморочки и она, скажем так, уделяла им слишком много внимания. Мне кажется, что она до сих пор боится меня даже обнять. Это моя вина, но, Эндрю, мне этого не хватает. Знаешь, мне настолько этого не хватает, что иногда даже больно.

«Знаю. Я знаю», — хочется мне сказать, но, молчу, позволяя ему говорить дальше. И он говорит с откровенностью, которая вызывает душевную боль и заставляет моё сердце обливаться слезами.

— Я хочу ощущать прикосновения. Что в этом плохого? Я хочу, чтобы меня обнимали и прикасались ко мне. Я хочу знать, что меня любят. Я хочу чувствовать это кожей, — он смотрит на потолок и выдыхает, а потом снова встречается со мной взглядом: — Но никто больше ко мне не прикасается. Даже, когда у меня температура. Мама теперь просто вручает мне термометр, — он опускает взгляд вниз и его уши краснеют. — Даже ты, когда целуешь, не прикасаешься ко мне. Будто я прокажённый. У меня с трудом получается держать руки при себе, но похоже, у тебя всё по-другому...

Он и не представляет, что делает со мной, что делает со мной прямо сейчас. Мне хочется, чтобы он почувствовал себя лучше, начал улыбаться, повеселел. Поэтому я, улыбаясь, говорю.

— И почему у меня такое чувство, что мною искусно манипулируют? — говорю в шутку. Но мои слова звучат глупо и невпопад, и я сразу же жалею о сказанном.

Роберт становится вялым, а на лице появляется усталость и разочарование.

— Так вот что ты думаешь? — говорит он.

Нет. Да. Не знаю. За любой манипуляцией всегда стоят тёмные намерения, но в Роберте я вижу только свет. Я уже и так ему уступил, Бог тому свидетель.

Он резко встаёт и пока до меня доходит, куда он направляется, Роберт оказывается у двери. Догоняю его, когда он уже поворачивает замок и берётся за ручку. Блокирую дверь рукой, не давая её открыть:

— Роберт...

Он прижимается лбом к двери:

— Дай мне уйти.

— Не могу, — поднимаю свободную руку и осторожно глажу его затылок. — Я не это имел в виду. Я считал, что ты чувствуешь меня лучше. Хочешь знать, что я думаю на самом деле? Я думаю, что ты распахнул мне своё сердце и заставил меня открыться тебе. Я думаю, что, начав прикасаться к тебе, я не смогу остановиться. Я думаю, что мне не хочется, чтобы ты уходил, но я боюсь того, что случится, если ты останешься.

Он поворачивается ко мне, но его взгляд всё также прикован к полу:

— Всё в порядке, мистер Мак. Я лучше пойду.

Мистер Мак. Чёрт!

— Нет, не в порядке, — говорю я, поднимаю его подбородок и заставляю посмотреть мне в глаза. Протягиваю руку и закрываю замок. Я буду прикасаться к нему. И буду прикасаться, пока он не познает меня³².

Роберт

Прижимаю его к себе и на глаза наворачиваются слёзы. Ему не нужно было этого делать, но, чёрт, как же хорошо! Эндрю тяжело дышит мне в шею и вздрагивает под моими пальцами, скользящими вниз и вверх вдоль его позвоночника. Через какое-то время он поворачивает голову в сторону и шарит рукой по полу, пока не находит мою футболку.

— Прости, — говорит он, вытирая меня. И мне кажется, что Эндрю смущён — он только что кончил мне на живот.

Он садится и надевает трусы, найденные на спинке дивана. Потом передаёт мне мои трусы-шорты и отворачивается, собирая оставшуюся одежду и давая мне возможность одеться. Очень мило с его стороны, особенно, если учесть, что теперь на моём теле нет ни одного участка, с которым он не был бы близко знаком. Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ, поглядывая через плечо. Потом Эндрю вытягивается на диване, укладывает голову мне на колени и смотрит снизу вверх. Волосы у него на груди спутались и слегка намокли от пота. Я запускаю в них пальцы.

— Спасибо, — говорю я. Он в ответ берёт мою ладонь и прижимает к губам. — Ты даже не представляешь, сколько раз я смотрел на волосы, выглядывающие из ворота рубашки, и думал, что там ниже. Ты решал на доске задачки по матанализу, а я в своём воображении расстёгивал твою рубашку.

— А я-то всё время считал, что ты думал о дифференциалах, производных и гармонической прогрессии.

— Я думал о гармонической прогрессии. Я думаю о ней прямо сейчас.

Он игриво закатывает глаза, но потом сжимает губы и становится серьёзным.

— У-у, — говорю я, зажимая его губы пальцами. — Полиция в дверь не ломится, нет ни разрядов молнии, ни сожалений. И если ты будешь и дальше хмуриться, то это ранит мои чувства, я уже не говорю, о мужском достоинстве.

Он улыбается и переплетает пальцы с моими:

— Роберт, если кто-нибудь узнает...

— Не узнает. Даю слово. Я не позволю этому случится.

Он разгибает мне пальцы, гладя по ним ладонью, потом снова тянет их к губам и целует мою ладонь:

— Никудышный из меня учитель.

Я смеюсь:

— Да нет, совсем не так. Просто мы нашли друг друга на несколько месяцев раньше, чем должны были. Вот и всё. В июне это будет уже не важно.

Он тянется и достаёт из кармана моих джинсов, неосторожно брошенных на спинку дивана, бумажник. Открывает его и начинает перебирать содержимое.

— Хм, что это? Удостоверение спасателя Американского Красного Креста. Ты — спасатель?

— Был. Прошлым летом. В бассейне.

— В каком?

— В «Риджвуде». Ты когда-нибудь водил Кики в бассейн?

— Собирался этим летом. Ты снова будешь спасателем?

— Не знаю. Возможно. А ты будешь в плавках?

Он смеётся, и его голова слегка подпрыгивает у меня на коленях.

Он перекладывает карту в конец стопки.

— Как прошло сегодняшнее свидание? — спрашиваю я, но мне хочется задать совсем другой вопрос: «Что не так?» Неужели всего несколько минут назад его тело так прекрасно скользило по моему, а руки были везде и сразу, как будто я был набранным шрифтом Брайля³³ текстом, который Эндрю нужно было во что бы то ни стало запомнить? Но сейчас я чувствую, как он ускользает. «Он напуган», — говорю я себе. Но ему нечего боятся.

— А-а, свидание. Я про него и забыл. — он изучает моё удостоверение ученика школы.

— Ты целовал её на прощание?

— Нет.

— А она пыталась поцеловать тебя на прощание?

— Нет.

— Ты держал её за руку?

Он поднимает на меня глаза:

— Мне кажется или я действительно слышу нотки ревности?