Импульс (СИ) - "Inside". Страница 111
Она благодарно улыбается — значит, для Кларк она отработала «приемлемо» или хотя бы «выше ожидаемого» — собирает оставшиеся отходы, выбрасывает их в мешки. Заканчивает быстро, забирает папку и кучу бумаг у анестезиологов, коротко кивает — скоро увидятся снова — и, наскоро переодевшись, выбегает в общий коридор.
Кларк, конечно же, у себя. Пьет кофе большими глотками, смотрит в зеркало. Только-только переоделась — три верхних пуговицы рубашки до сих пор не застегнуты, волосы в легком беспорядке. Стоит, держит кружку в одной руке, алую помаду — в другой.
Эмили смотрит на нее с минуту — потому что никак не может, ну никак не может представить с ней рядом доктора Нила, которому явно больше сорока пяти, а то и пятидесяти. А потом вдруг воображение очень четко вырисовывает его силуэт — от пяток до макушки, не забывая сине-желтую кляксу татуировки на руке и мягкий, но звучный голос, — и вздрагивает.
Да, он бы точно подошел Кларк.
Силуэт второго нейрохирурга наклоняется к первому и…
— Ты была с Нилом? — прямо спрашивает Эмили просто для того, чтобы сбежать из собственной головы.
— Тебя это не…
— Я хочу знать. — Медсестра ставит руку на дверцу шкафа. — Я просто хочу знать. Неважно, касается меня это или нет.
Наверное, есть в ее голосе что-то такое, что заставляет Кларк ответить прямо, без уловок.
— Нет. — Лорейн качает головой. — Не было и не могло быть. Никогда.
Эмили продолжает стоять на месте, словно приклеенная к серебристому линолеуму. Кларк тоже не двигается, только опускает глаза, старается не смотреть на медсестру, даже взглядами не встречаться.
Чувствует себя виноватой?..
— Ты никогда не спрашивала, кто был до тебя, — тихо говорит Лорейн.
— И не буду. — Эмили тянет к ней руки, обнимает, прижимает к себе. — Это неважно. Прости.
Легкие покалывает такой родной и привычный запах.
Лимонный антисептик.
Хинин.
И кофе.
====== 35. They say there is no light without dark ======
Комментарий к 35. They say there is no light without dark Novo Amor – Embody Me // для первой сцены в квартире Кларк;
Glee Cast – A Thousand Years // утро перед экзаменом;
Dirk Maassen – The Unforgettable // для последней сцены в квартире Кларк.
помолчи со мной, господи. большего не прошу.
разобраться в себе? я и так себя потрошу,
и, когда наконец я сотру себя в порошок,
сделай вид, что так было задумано,
хорошо?
— У меня есть вопрос, — шепчет, прижимаясь губами к ее виску.
Они лежат на кровати, и темнота баюкает их в своих широких ладонях так же, как Эмили баюкает обнаженную Кларк у себя на руках.
— Да? — Лорейн приподнимает голову.
— Обещай, что ответишь.
Их руки находят друг друга, пальцы скользят сквозь пальцы, скрепляются в замок. Щекочут тыльные стороны ладоней, вызывают трепет бабочек в низу живота. Сегодня — особенно реальных.
— Обещаю.
Кларк сиренью цветет у нее под кожей, оставляет за собой сладкий запах малиново-белых соцветий. Непривычно приторных, совершенно не горьких.
Это странная, тянущаяся патокой ночь. В ней нет звезд, шума дождя или хлопьев снега, нет гудящих машин и мерцающих вывесок дома напротив. В ней ничего нет, кроме них двоих, сложившихся в прочный стальной узор, сцепивших руки, прижимающих друг к другу губы. Кларк звонкая, громкая, и каждое движение Эмили высекает из нее искры, заставляет гореть. Они цепляются друг за друга, словно в последний раз. Царапают спины, кусают плечи, и губы уже ноют от бесконечных поцелуев, но они все равно вжимаются, пытаясь стать одним целым.
Это сводит с ума. Соленое, горячее отчаяние, сладкий запах полевого букета, вишневое дыхание, пустая бутылка на полу.
Наверное, от их нежности где-то рушатся города.
У Кларк все тело — сплошной болевой порог, нервные окончания, чувствительные точки. Она звенит, раскрывается, расцветает бутонами роз, царапает шипами, шипит сама, но раз за разом топит голос в чужих губах.
Пока Эмили не оттягивает ее от себя, не отрывает, не выдирает с корнем. И кажется, что не осталось ни одной клеточки, ни одного сантиметра, который бы она не поцеловала. Не задела бы шершавыми губами, не пробежалась острым кончиком языка. Лорейн закрывает лицо ладонями, когда Эмили целует ее под коленками, краснеет бесстыдно, когда та языком скользит по длинным тонким ногам, касается натруженных стоп.
Ни одного места, думает Эмили.
Наверное, она сможет повторить рисунок вен, проступающих сквозь кожу, с закрытыми глазами. Вычертит карту Кларк, все ее родинки, шрамы и едва заметные синяки. Сине-голубой паутиной положит вены, красными нитями — артерии.
Она же теперь ее наизусть знает. Всю-всю, от мизинцев на ногах до макушки с отросшими рваными прядками.
Это так странно — ощущать соль ее кожи в своем рту, трогать там, где никто не трогал, исследовать и открывать, оставлять самой себе зацепки, заметки, помарки. Здесь сильнее, здесь легче, а здесь — вспышка, фейерверк, салют.
Где-то тишину пронзает стон, где-то — шепот, где-то Кларк рвется, пытается свести колени, а где-то податливо выжидает, прислушивается к себе. И Эмили в такие моменты теряется в собственном шепоте, в глупой нежности, наивных «я без тебя не смогу», «люблю», «никогда никому не отдам».
Лорейн — росчерк цветной акварели, украденный весенний свет, всполох крыла жар-птицы. Все углы сглажены, острота превратилась в круг, а после исчезла вовсе.
Все оказалось так просто, думает Эмили. До чертиков просто, нужно было просто ее полюбить. Показать, раскрыть, научить. Рассказать свои истории, дать заглянуть в другую жизнь, предложить в ней остаться. Рука об руку, ладонь в ладонь.
И тишина разбивается на звуки, когда Эмили целует ее запястья.
Они лежат, тесно-тесно прижатые друг к другу, и слушают одинаковые ритмы сердец.
Эмили замирает, зажмуривается, прежде чем задать вопрос:
— Что ты чувствуешь сейчас?
Кларк долго молчит, смотрит в темноту невидящими глазами, а потом улыбается, сжимает пальцы сильнее:
— Счастье.
И тянется к губам.
Вечность закончится, знает Эмили, отвечая на поцелуй.
Но не сегодня.
*
Каждое утро они собираются слишком быстро. Кларк за несколько минут принимает душ, тщательно укладывает волосы, рисует стрелки, тонет в горьком запахе духов. Эмили возится у плиты, переворачивает темно-синей лопаткой оладушки. Готовит только на себя, зная, что Лорейн не ест подобную квинтэссенцию трансжиров.
Но иногда даже ее интуиция дает сбой, и Кларк садится на стул, слишком элегантная и восхитительно острая, вытягивает длинные худые ноги в алых шпильках и руками ест лепешки, позволяя липкой густой карамели стекать по пальцам. Тонкие нити опутывают кожу, оставляя сладкую паутинку, и Кларк беззастенчиво слизывает ее, вызывая у медсестры приступ жара.
— Застегнешь?
Ее острые лопатки топорщатся сквозь расстегнутое платье — кромешно-черное, с кружевной вставкой у груди, облегающее и делающее ее еще хрупче.
Губы касаются ее обнаженной шеи, пальцы тянут застежку вверх, и Лорейн улыбается, жмурится от удовольствия, сразу же расслабляет сведенные напряжением плечи.
А у Эмили комок в горле от вида ее тощей спины с выпирающими косточками, готовыми прорваться через бумажно-белую кожу в любой момент.
У нее такие худые руки. Такие впалые щеки, заостренные скулы. Темные провалы глаз, сухая корка на увлажненных помадой губах. Платье сидит плохо, болтается в области плеч, некрасиво топорщится. И Эмили понимает: она не спасает ее. Она ничего не делает, чтобы спасти. Кларк продолжает исчезать, скоро и вовсе растворится, станет молекулой воздуха.
Все вокруг кажется нелепым, слишком большим для нее. Платье не по размеру, чересчур широкая лямка белья, громоздкое кольцо на безымянном пальце. Кларк словно маленькая девочка, примерившая мамину одежду и оставшаяся в ней чуть дольше, чем нужно.