Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 23

ужасно, в три ручья. Плакали ужасно и понятно почему – кто вернется,

тот вернется, а кто не вернется, тот уже никогда не вернется. Живые и

мертвые. Всю войну мы были как бы в промежуточном состоянии.

Е. Д: Вы ждали победу?

М. Н.: В последнее время уже никаких сомнений не было. Ждали,

как сказать, самого факта называния.

Ю. К.: А когда это началось? В 44-м?

М. Н.: После Курской дуги никаких сомнений вообще не было.

Вообще-то, после Сталинграда, конечно. После Сталинграда стало ясно,

что в плане духовном с нами просто сделать ничего нельзя. Правда, по-

смотрите Виктора Некрасова.

Ю. К.: А в школу ты пошла уже после войны?

М. Н.: Да, в школу я пошла в 1945-м, в тринадцатую, прямо под

моим окном.

Ю. К.: Она была, как сейчас, какая-то английская?

М. Н.: Тогда, к счастью, все школы были русскими. Это же надо, как

мы низко пали, что у нас главным предметом стал английский. И все эти

английские школы – это уронение нас всех мордой в грязь. И пребывание

там. Главные предметы в наших школах должны быть история и литера-

тура. А все остальное – совершенно спокойно. Я вижу, как в нашей школе

люди сдали по два языка, скажем, европейский французский и европей-

ский английский. Гриша совершенно спокойно сдал. Я бы не стала ни-

когда учить английский. Я бы, допустим, славянские выучила, польский

там. Английский мне не нравится: ужасный, страшный язык, фонетиче-

ски ужасный. Со всеми скомканными изуродованными гласными…

Ю. К.: На прошлой встрече ты сказала: «Русский язык, с его возмож-

ностями…» Что в русском языке есть такого, чего нет в других языках?

М. Н.: Во-первых, словарный запас. Потом сама по себе многознач-

ность каждого слова. Этого я в других языках не видела. Безумное фо-

нетическое совершенство… Я других языков не знаю, но, если на ухо,

то испанский язык очень красивый. Еще мне, например, очень нравится

немецкий. В нем есть чекан, поступь, ощущение силы. Чего совершенно

не слышу в английском. Я боюсь, когда, например, говорят на японском

и китайском. Когда глава государства говорит жутко высоким голосом –

просто страшновато, я теряюсь.

Ю. К.: А словообразование русское?

М. Н.: А что словообразование русское? У нас полная свобода. А наши

свободные ударения? А совершенно прекрасный, интимный язык – поль-

ский, как будто тебе на ухо говорят, но фиксированные ударения.

Ю. К.: Синтаксис русский.

М. Н.: Русский синтаксис – это русское мышление.

(М. Н., Ю. К., Е. Ш. и Е. Д. сидят в приемной и пьют чай.)

М. Н.: Не так давно я была в Питере, в одном из своих любимых

дворцов. Сделан он очень стильно, весь из серых мраморов, и там сдела-

ли выставку современного искусства. Ну, товарищи, зачем же так дворец-

то оскорблять! Я прямо говорю, что мне оно не нравится, но даже не

в этом дело. Пройдя по всем этажам, я поняла, что этим людям абсолютно

нечего сказать. Поэтому они постоянно дербанят то Сталина, то Ленина.

Там была одна картина… Все помнят картину, на которой Сталин и Во-

рошилов, за ними – Москва, Кремль, небо. Так вот, там была картина,

я не знаю, может, перерисована, может, даже переснята в натуральную

величину, и там внизу большими красными буквами написано: «Мале-

вич». И так еще: стена. На стену прибита деревянная грубая рама. Не то,

что для картины. А прямо из досок. Два гвоздя, и на них висят два старых

изношенных пальто. Одно бурого цвета, другое – черного. И внизу фа-

милия автора. Вот мне тут над чем думать? И таких вещей просто полно.

Не могу понять. Ну, кто этого не может? Я возьму и поставлю старые туф-

ли – одно и то же. Тем более на Западе это делали давным-давно. И уже не

делают, отыгрались. Притом все это было в таком блистательном дворце,

просто немыслимо. Я не знаю. Может, это кто-то покупает…

(Все переходят в кабинет.)

Ю. К.: Покупают, покупают. Саша Шабуров же делал инсталляции и

продавал их на аукционах. У него есть инсталляция «Аленка на Кавказе».

Вот что это такое: стоит огромная бутылка портвейна, на нем написано

«Кавказ». И на нем шоколадка «Аленка». Какой-то идиот выложил за это

тысячу долларов.

М. Н.: А ты видел у него такую картинку: ящик с прозрачными стен-

ками, на краю этого ящика сидит со спущенными штанами Шабуров.

Голым задом в ящик. К ящику подходит товарищ, нажимает кнопку, и

в ящик за Шабурова падают монеты. Чем я тут должна прельститься, оча-

роваться, я не понимаю.

Ю. К.: Молодые говорят: прикольно же! А я тоже не понимаю. Да-

вай уже о войне закончим. Сегодня 10 мая, вчера было 65 лет со дня по-

беды. А я вот что хотел спросить: почему тебя назвали Майей?

М. Н.: Это не имеет отношения к празднику. Навали меня вот поче-

му: моя родня, дворянская, естественно, имела свои традиции, свои име-

на. И когда у мамы родилась первая дочь, решили, что как отец захочет, так

и назовем, назвали Ириной. Второй родилась я. У них есть семейное имя

Наталья. Мою бабушку звали Натальей, очень красивая женщина. А ког-

да я родилась (это было очень похоже на историю рождения мной моей

дочери Маруси), мама совершенно умирала, погибала. Мне-то, вообще,

сказали, что ладно если сама жива останусь, а про ребенка даже и думать

нечего. Я еще была вся беленькая-беленькая. Все сербы черноволосые,

темноглазые. А про меня, решили, что, дескать, не жилец будет, родовым

именем не назовем. И моя баба Саша, как меня вынесла из больницы, так

меня с рук не спускала. Поскольку она решила, что этого ребенка в обиду

не даст. И более того, я всегда ходила за ней. Держалась за ее юбку. Куда

она – туда и я. Такое было мое место. Тогда дали имя мне самое дальнее.

В имени Майя философская нагрузка невероятная. Древняя Индия, за-

гадка, иллюзия. С другой стороны, Майя – это древнегреческая нимфа.

Притом родители прекрасно осознавали, что делали, давая мне вот такое,

из глубины веков, имя. Такая была история. Чтобы уже не обижать ни

чьих амбиций, ни чьих претензий дали имя со стороны, самое дальнее.

Ю. К.: А тебе нравится имя Майя?

М. Н.: Теперь очень нравится.

Ю. К.: А раньше?

М. Н.: Раньше, как тебе сказать, вообще-то, мне всю жизнь нрави-

лись три имени – Нина, Мария и Майя. Нина – так звали мою маму. Это

богиня-прародительница.

Ю. К.: А этимология может восходить к народу майя?

М. Н.: Ну кто его знает, про майя не знаю. Вообще, так ли это произ-

носилось, так ли звучало, неизвестно.

Ю. К.: У меня всегда твое имя соотносилось с Южной Америкой,

с Мексикой.

М. Н.: Жутко хочу туда съездить, но это очень дорого. 14 часов на

самолете. А я рейсы, скажем, в четыре часа, летаю на пределе.

Ю. К.: Значит, имя дочери уже заранее знала?

М. Н.: Конечно. Машенька родится, Машенькой назову.

Ю. К.: А Григорий? Внук-то?

М. Н.: Ты что! Гриша маленький когда был, у него спросили, почему

его Гришей назвали. Он говорит: «Меня так назвали, чтобы Майя могла

произносить свое любимое имя». А какое у Майи любимое имя? Григо-

рий Александрович. Кто? Печорин.

Ю. К.: Я сразу просек.

М. Н.: Что касается Григория Александровича, я его очень люблю

и уже никогда не разлюблю по самой уважаемой причине: Лермонтов,

когда его писал, любил его. Это слышно. Это видно, он просто одной лю-

бовью и написан. В конце жизни этого уже не было, но когда писал, да,