Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 78

Тени плясали по лицу Альена, по суставам длинных светло-бронзовых пальцев, по вальяжно подогнутой ноге. Мучительно было всматриваться в каждую его чёрточку, мучительно — чувствовать его тёплую тяжесть и позвонки шеи под тонкой тканью. Тааль сглотнула сухое першение, пытаясь пережить эту проклятую, лишающую сил истому в животе.

— О том, что ты скоро уйдёшь.

Он тихо рассмеялся.

— Я обычно думаю об этом, когда происходит что-то неприятное. Мол, скоро ведь оно кончится, можно и дотерпеть.

— Я тоже. Но это другое, — она умолкла, не зная, как объяснить ему, и боясь показаться глупой.

Как объяснить, что умоляешь каждое мгновение чуть-чуть задержаться — и вместе с тем чувствуешь, как время прошивает тебя, с тупой злобой великана крошит в горсти… Они оба не бессмертны. Хоть что-то сближает их в бездне сводящих с ума различий.

— Я понял… Но ведь я приду снова. Тебе не нужно так бояться.

— Кто знает, — выдохнула Тааль, губами едва касаясь горячей кожи его лба. — Кто знает, господин мой.

Альен зажмурился.

— Я же просил не звать меня так, — прошептал он, но без раздражения или досады; наоборот, Тааль уловила те самые гортанные нотки, которые слышала в своих снах. — Ты поклоняешься мне как богу. Так нельзя.

Нельзя, тут не поспоришь… Но не поспоришь и с тем, что всю жизнь он искал именно такого поклонения, что жаждал его. Может, эта жажда и погнала его за океан. Тааль могла считывать её так же легко, как направление ветра по узору облаков.

Хаос в Альене желал этого — и, чтобы угодить ему, Тааль бросалась во грех, отказываясь от свободы, данной по праву рождения. Отказываясь от крыльев.

— Но ты не запрещал мне, господин мой, — осмелилась сказать она, дрожа, с наслаждением купаясь в собственном рабстве. — И тебе нравится.

— Мне нравится, — эхом не то сказал, не то простонал он, и приподнялся навстречу.

…У берега озеро было усыпано белыми, ослепительно-белыми кувшинками с желтизной в чашечках. Ночью кувшинки закрывались, чтобы дожидаться нового восхода.

Утром Тааль подозвала к себе тауриллиан по имени Сен-Ти-Йи.

— Повелителя Хаоса не будет три дня, Тааль-Шийи, — прохладно сообщила она; Тааль не поднимала головы, боясь заглянуть в нечеловечески прекрасное лицо с тремя глазами. — Он просил передать это тебе и Ривэну, дабы вы не искали его и не тревожились.

Тааль застыла, сама не своя от горечи и обиды. Альен даже не посчитал нужным предупредить её сам? Если знал, то почему не сказал вчера?…

— А… А где он, бессмертная?

Сен-Ти-Йи улыбнулась. Тааль заметила, что к одному из её чёрных рожек лентой игриво привязана кувшинка.

— Улетел в Молчаливый Город на драконице Андаивиль. Мы давно обещали ему встречу с одним старым другом… Ты, кажется, знакома с мастером Фаэнто?

ГЛАВА XVII

— Левее, — сказал сотник Увальд. Дорвиг сдвинул руку на щербатом складном столе, но не нащупал ничего, кроме той же доски. Из его горла вырвался утробный рык.

— Нет, ещё левее, — спокойно прибавил Увальд. Он был ещё молод; Дорвиг превосходно помнил его жидкую бородку и передние зубы, по-заячьи забавно выдававшиеся вперёд… Помнил, но не видел. — Теперь немного вперёд, на меня. Вот так.

Дорвиг наконец сжал в кулаке оловянный шарик и вздохнул. Упражнения такого рода придумывал для него ти'аргский лекарь Велдакир, и Дорвиг всё ещё не понимал, чего в этих изобретениях больше — желания помочь или лишний раз поиздеваться над его немощью. Фантазия пленного лекаришки оказалась неистощимой: с предметов покрупнее, вроде мисок, кружек и палок, они перешли на лоскутки ткани, оловянные кубики и вот такие шарики чуть больше горошины.

Велдакир вообще взялся за Дорвига всерьёз (хотя, по совести говоря, лучше бы он более старательно возился с ранеными): заставлял его ощупывать и запоминать части конской сбруи, различать по голосам птиц (Дорвиг искренне недоумевал: зачем, если людей он и так различает?…), сматывать клубки шерстяных ниток и учиться вслепую вязать узлы для посланий… Самыми мучительными были упражнения, где требовалось добраться до чего-нибудь отдалённого по звуку. Неутомимый Велдакир неплотно набивал пшеном кожаные фляги для эля и воды — получались трещотки, которые Дорвиг, по его извращённому замыслу южанина, и должен был искать.

На первых порах полководец мог часами беспомощно тыкаться во все стороны и кружить по палатке (а затем — по лагерю), точно слепой котёнок. Никогда ещё он не чувствовал себя таким беспомощным, жалким стариком; это чувство выводило его из себя, как жалящие паразиты гневят быка. Однако оно же и вынуждало повторять каждую глупую задачу снова и снова, пока не получалось безукоризненно. Велдакиру, конечно же, доставалось: Дорвиг рычал и ругался так цветисто, что даже бывалые воины смущённо откашливались, если им не повезло очутиться рядом. И всё же лечение приносило толк. За ту неполную луну, что уже длилась осада Энтора, Дорвиг научился ориентироваться и слышать так хорошо, что уже мог расхаживать по лагерю, выпятив грудь, как в былые времена.

Он обращал мало внимания на идиотские, но ожидаемые слухи. Мол, часть войска Двуры Двур бьётся у стен столицы, другая, основная часть скоро прибудет подкреплением, а выживший из ума старик-отступник засел с кучкой людей у берега реки Зелёной и не собирается никому из них помогать… Да ещё и впал в детство: выставляет себя посмешищем, слушая птичек и складывая домики из камушков, пока его собратья проливают кровь. Не иначе как жестокий бог войны, не имеющий имени, на равнине Ра'илг отобрал у него не только зрение, но и разум…

Так говорили многие, и особенно молодёжь. Дорвиг постарался не отбирать в свой поход самых ярых обожателей Хелт, оставив их у Заповедного леса под командованием Рольда; но что вышло, то вышло. Дорвиг ни с кем не спорил, не держал перед войском больше никаких речей, никого ни к чему не принуждал. Он был так стар и пролил столько крови, служа трону Альсунга, что считал это ниже своего достоинства. Те, кто понимали, в чём суть этой войны, и сохранили ему верность — те, кого он мысленно числил в своей личной дружине, — остались подле него и здесь. Других он не удерживал, и поэтому в первые дни по прибытии его отряды сильно поредели: воины убегали к Энтору, чтобы присоединиться к осаде. Точнее — к той бессмысленной возне и бесполезному сидению на месте, которые гордо именовались осадой подпевалами Хелт.

Дорвиг из любопытства тоже побывал там, под городскими стенами, и попросил внимательного Увальда изложить отчёт об увиденном. Итоги не радовали — Энтор укрепился и был надёжно закрыт, его стены едва повредили; над зубчатыми стенами вился дымок от тысяч печных труб и кузниц, где, скорее всего, ковалось оружие. Над башнями вились зелёные знамёна Дорелии с золотым львом. Плохо собранная толпа, где смешались альсунгцы и переманенные на службу Хелт ти'аргцы, растянулась вдоль стен и по-прежнему зализывала раны от проваленного штурма. Их катапульты и другие осадные приспособления, в которых Дорвиг никогда не разбирался, были сожжены; да и количество людей заметно уступало слухам. Каждый из них, наверное, ждал вожделенного подкрепления Белой Королевы с ти'арсгкой границы — с юго- или северо-востока; Дорвиг на их месте молился бы об этом каждый день, тихо свирепея от однообразного вида стен из светло-серого камня, рва и будто бы нетронутых ворот… Теперь-то их вид ему точно не грозил.

Окрестные фермы и деревеньки были разграблены; ребята Дорвига тоже в последнее время то и дело прикладывали к этому руку, потому что припасы заканчивались. Но по приказу сына Кульда мужчин не убивали, женщин не трогали, а брали умеренно и лишь самое нужное: хлеб или зерно, сыр, яйца, изредка — овцу, козлёнка или парочку кур… Надо ведь что-то есть.

А вот окрестные замки пустовали. Значит, все лорды и рыцари внутри твердыни, и еды у них там вдосталь, в отличие от полуголодных вояк под знамёнами с драконом (да захлебнуться ему в море, как той мерзкой твари со щупальцами)… Удачи осаждённым прибавляло и время года: вокруг зеленела тучная поздняя весна, не приходилось бороться с холодом, как невезучим жителям Академии. Альсунгцы же страдали от жары, которую не скрашивали дожди — ласковые и прохладные, словно девичьи пальцы; в краях Ледяного Чертога такая погода выдавалась лишь в самое душное восьмидневье лета, и то не всегда. После битвы на Ра'илг дорелийцы, по всей видимости, быстро смекнули, что центральную часть королевства, с Заповедным лесом и равниной, им не отстоять, потому и укрепили северо-восток, а главное — столицу, основательно подготовившись к долгому сопротивлению. Надо признать, мудрое решение — небывало мудрое для южан… Пока держится столица, королевство стоит, пусть захватчики хоть по всем прочим землям пройдутся огнём и мечом. Это всем известная правда. Дорвиг по-воински зауважал упорство защитников Энтора — и ему не было стыдно.