Огненная кровь. Том 2 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 36
Вихрь раздался вширь, захватывая всё вокруг. И она совершенно не владела собой, не могла силой воли погасить разбушевавшуюся стихию.
— …Да потому! Потому что это он и подлил этот яд и дал ей противоядие, чтобы никто не видел, только этот полукровка-таврак, который с ним остался! Всё это спектакль для нас! Чтобы втереться к тебе в доверие, — Таисса перестала кричать и добавила уже спокойнее, но стараясь говорить убедительно. — И он был с ней наедине всё это время. Я бы на твоём месте внимательнее приглядывала за своей невестой! Сегодня охрана сказала, что они полдня мило ворковали у ротонды. Сидели на скамье, и она ему читала книжки! А ты никак не можешь соединиться с Потоком!- Таисса заговорила тише и убедительнее. - Он опасен, Себастьян, и мы должны убрать его с дороги. Милена и Драгояр вдвоём равны нам, но с Альбертом они сильнее. И если Иррис будет его поддерживать — а ты открой глаза и посмотри, что он пытается сделать! Он теперь в её глазах спаситель! Ты видишь, на что он способен! И, в отличие от нас, ему совершенно нечего терять!
— Он полдня разговаривал с Иррис? — прозвучал голос Себастьяна удивлённый и огорчённый одновременно.
— Ты как будто живёшь в другом городе! Ты вообще замечаешь, что происходит вокруг?
— А мне она сказала, что всего лишь рисовала…
— Можешь узнать у охраны, чем твоя невеста занимается, пока ты не видишь!
— Прекрати, Таисса. Это мерзко.
— Хорошо! Но ты согласен, что мы должны убрать его с дороги?
— Убрать? Ты подразумеваешь…
— Я подразумеваю разные способы, — добавила Таисса тише, но у Иррис был очень острый слух, — я всё сделаю сама, только не мешай мне!
Почему ей так больно? Он ведь... ничем ей не обязан. Они ведь... просто друзья. Он... имеет право ухаживать за Хейдой. А она… Она ведь... вообще невеста его брата! Она сама отказала ему в надежде. И...
Альберт наклонился к голому плечу Хейды на расстояние меньше ладони, удерживая её локоть одной рукой, а другой осторожно убрал рыжий локон, зацепившийся за его пуговицу, и положил его бережно на плечо. И это стало последней каплей.
Этот жест, полный заботы, слишком нежный и аккуратный, слишком интимный, слишком напоминающий тот, что она видела во сне… Он вывернул её душу наизнанку.
Такого с Иррис прежде не случалось. Раньше вихрь вращался только внутри неё, он был невидим и не ощутим в обычном мире, но сейчас произошло что-то странное.
Боль и ярость стали такими сильными, что растворились в этом вихре, напитав его словно ядом, и он вырвался наружу против её воли, не весь, только часть, пусть и совсем небольшая. Она отделилась тонкой струйкой, нитью, уходящей в небо, и скользнула на лужайку.
Порыв ветра сорвался и взвился небольшим смерчем. Скользнул к деревьям, закрутил их кроны, сдирая листья, вырывая с корнем кусты роз и втягивая их в себя вместе с землёй. Растерзал шпалеру с диким виноградом, сбросил вазоны цветов с противоположной галереи, а Иррис смотрела на него, не отрываясь, и будто вела его глазами. И под этим взглядом он заплясал, обезумев, рассыпался на отдельные языки и один из них дотянулся до Хейды, безжалостно швыряя ей в лицо землю и листья, срывая с неё шляпку вместе со шпильками и задирая зелёную юбку почти на голову. Он сдул мячи и лежащий поодаль зонтик, плетёные кресла и отшвырнул слугу, идущего с факелом, зажигать вечерний огонь. А потом обрушился на Альберта...
Хлопнули, отрываясь, ставни, где-то зазвенело разбитое стекло, Хейда завизжала, удерживая взбесившееся платье, и этот визг привёл Иррис в чувство.
О, Боги! Что она творит!
Вихрь распался и исчез, как будто его и не было.
Иррис сделала шаг назад, пытаясь скрыться в тени, чтобы они её не увидели, но Альберт быстро обернулся, раздражённо стряхивая с волос листья и землю, и взгляды их пересеклись. Иррис развернулась и с силой распахнула двери обеденного зала.
— Добрый вечер, Себастьян, — она подошла и поцеловала его в щёку, чуть кивнула его сестре, — Таисса.
— Что там за шум?
— Ах это… Альберт с Хейдой играют в мяч, — Иррис вложила в голос всё безразличие на какое была способна.
Присела на предложенный стул, схватила бокал с вином и выпила его до дна.
Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя, Альберт! Ненавижу…
Ужин прошёл в тягостных раздумьях.
Иррис пыталась поддерживать беседу, отвечала на какие-то вопросы, но внутри у неё не прекращал вращаться вихрь. Она пыталась утихомирить его силой воли, но помогало только вино, да и то отчасти. И когда она взялась за третий бокал, то поняла, что, кажется, уже пьяна, и такое с ней было впервые. Нет, так же плохо ей было на обеде после помолвки.
Эта проклятая семья сведёт её с ума! Ей нужно бежать отсюда…
А мысли всё возвращались и возвращались к той картине на лужайке — рука Альберта заботливо укладывает локон на плече Хейды.
Ненавижу!
Она столько усилий приложила, чтобы не думать о нём. Она боролось с собой, как могла, и сегодня она почти сдалась. И что в итоге? За её спиной он, оказывается, делает то же самое, что проделывал с ней, только теперь со своей мачехой. Подонок! Он ничем не лучше своего отца!
Ненавижу!
Но нет, она не такая уж и слабая. Она сама разорвёт эту связь, раз он не хочет этого делать или не может, она найдёт способ и освободится от этого наваждения. Она сама будет решать, что ей делать.
К демонам всех их: Гасьярда, Таиссу, Милену… и Альберта! Его в первую очередь!
Ненавижу его!
И себя…
За свою слабость, за то, что стояла у него под дверью, собираясь войти, если он позовёт, за то, что видела тот сон, за то, что хотела его поцелуев и за то, что так в нём ошиблась…
Но почему же ей так больно?
— Что с тобой? — спросил Себастьян, провожая Иррис по галерее в её покои. — Весь вечер на тебе лица нет, что случилось?
Он остановился и преградил ей дорогу. Сумерки уже легли на сад, в тёмном небе зажглись звёзды, запели редкие цикады, и воздух стал тих и прохладен, как-то по-осеннему.
Вечер окутал их, а у Иррис сердце сжалось от того, что она собралась сделать, и, помедлив мгновенье, произнесла тихо:
— Прости меня.
— Простить? За что? — голос Себастьяна казался удивлённым и встревоженным одновременно.
Иррис набрала воздуха в грудь — выпитое вино и сумерки придали ей смелости, и глядя в пол, произнесла тихо:
— Я не люблю тебя, Себастьян… Я хочу этого, но у меня не получается. У меня нет тех чувств, которые должны быть, и это… это мешает сделать всё, как надо. Гасьярд сказал, что из-за этого он не может завершить ритуал. Что наш брак в итоге не даст того, что от него ожидают, и в этом моя вина. Прости меня! Прости…
Она сплела пальцы и подняла взгляд на Себастьяна. Он молчал. Прислонился плечом к колонне и, не отрываясь, смотрел на Иррис. Пламя факела трепетало неподалёку, отбрасывая рваную тень на его лицо, но оно было бесстрастным.
Так они молчали некоторое время, он — глядя неотрывно, а она — стискивая пальцы, пока, наконец, он не отвёл взгляд куда-то в тёмную гущу сада и ответил так же тихо:
— Я знаю, что ты меня не любишь.
— Знаешь? — спросила она удивлённо. — Но… разве… это так очевидно?
Он усмехнулся и произнёс грустно:
— Не думал, что скажу тебе это вот так… вот здесь… и при таких обстоятельствах. Но раз так вышло… Я знаю... потому что люблю тебя, Иррис. Люблю. А когда любишь, то видишь иногда даже слишком много в том, кого любишь. Я вижу, что ты пытаешься изображать чувства и что мучаешься этим.
«Она думала, я не вижу. Но у влюблённых очень острое зрение на предмет своей любви».
Боги милосердные!
Эта строчка из дневника отца всплыла в голове сама собой, и у Иррис даже дыхание перехватило от этой безысходности.
— Прости меня! Прости! — произнесла она горячо.
— Я хоть немного нравлюсь тебе? — спросил он, снова вглядываясь в её лицо.
— Ты нравишься мне, Себастьян! И я тебя уважаю, мне с тобой хорошо, я… но… это не любовь! И это… я словно обманываю тебя, и я так не могу!