Огненная кровь. Том 2 (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 43
Альберт стряхнул руки дяди, вытер кровь с губы тыльной стороной ладони и отступил, тяжело дыша.
Драгояр поднялся с трудом, держась за окровавленное плечо и не сводя глаз с противника, произнёс хрипло:
— На этом мы не закончили, бастард!
— Жду с нетерпением! — ответил Альберт.
Милена принялась стаскивать рубашку с плеча брата, чтобы осмотреть рану, и слуги бросились помогать, обессиленный Драгояр прислонился к стене, медленно оседая, видимо, сказалась потеря крови. А Хейда металась между соперниками и смотрела в глаза так преданно то одному, то другому, цепляясь за руку Альберта в порыве то ли благодарности, то ли от страха. И ему захотелось оттолкнуть её, выругаться самыми страшными ашуманским ругательствами и уйти поскорее отсюда куда-нибудь, хоть в бордель к Вэйри, и там напиться, снова прочесть те письма, а потом вернуться и сжечь, наконец, дотла отцов кабинет. Может, тогда боль его утихнет и перестанет скручивать всё внутри.
Он бы и сделал так, но запрокинув голову, чтобы остановить кровь, бегущую из носа, увидел Иррис среди слуг на верхних ступенях лестницы. Она стояла, замерев, вцепившись в перила одной рукой, а другой прижимая к груди какие-то книги, и смотрела на него. Альберт мог бы поклясться, что никогда не видел такой бледности на её лице и такого разочарования в глазах…
И на душе у него сделалось совсем тошно.
Кажется, он перегнул палку с этой дуэлью и прощением на коленях, со всей этой стычкой на глазах у всех, и Хейдой, висящей на сгибе его локтя. И он бы так не поступил, если бы знал, что она будет смотреть на это всё. Он бы прошёл мимо и не ответил Драгояру, потому что не хотел, чтобы Иррис видела его таким — не контролирующим свою ярость, таким безумцем, мстящим другому за свою боль, таким похожим на Салавара, таким, каким он сам себя ненавидел и каким быть не хотел.
Вот что было ему нужно — просто поговорить с ней. Дать почитать эти письма — она бы поняла, и ему бы стало легче…
— Леди Иррис! Доброе утро! Надеюсь, вам понравилось представление! — он отсалютовал ей окровавленной рукой в каком-то совершено пьяном угаре и, отцепив руку Хейды, направился быстрым шагом прочь.
Глава 26. Совсем другой праздник вина
Иррис сидела над книгами, которые ей дал Гасьярд, перечитывая строчки в десятый раз. Такое чтение — просто мука, потому что она не понимала и половины того, что написано. А не понимала потому, что мысли её каждый раз возвращались к тому, что она видела сегодня утром.
— …смотрите-ка, какой же он красавчик, наш Берти…
— …кто бы подумал, что из-за Хейды…
— А чего бы и нет? Хейда-то красотка и женщина уж помягче-то будет, чем его сёстры… такую и ухватить есть за что, и не швыряется она вазами…
Хихиканье...
— …а хоть бы и мачеха, чего ей пропадать-то? Ну, траур? Закончится, и она молодая, да уж куда против таких-то красавцев устоять…
Кто-то вздохнул…
— А мне она с Драгояром больше нравится, и ему она по сердцу, а Берти уж больно бешеный, весь в отца, да и Салавар ему ничего не оставил…
— Зато посмотри, как же наш Берти дерётся красиво, красивше даже, чем Салавар дрался, а уж у того баритта была, что рука…
— Да какая польза Хейде с драки, уж коли смотреть, то как он чем другим… владеет!
— Уж не сомневайся, он и другим владеет получше, чем ты, старый скабрезник!
— Тебе почём знать? Нечто проверяла?
— Нечто надо проверять? Ты посмотри, как от него женщины млеют. Свистни только, да они в очередь у ворот выстроятся! Я помню его ещё мальчишкой перед отъездом в Скандру, не одной леди он сердце разбил в этом городе, а ему лет-то было всего семнадцать!
Иррис стояла поодаль, слушая разговоры слуг, глядя на картину, что разворачивалась внизу. Она застала всё от начала до конца, видела, как Альберт просил у Хейды прощения на коленях, как целовал её руку и, конечно же, поединок.
Она смотрела на него и не могла оторвать глаз от его лица, на котором попеременно менялись эмоции, освящая его вспышками гнева, ярости и страсти…
Он и правда дрался красиво, виртуозно и очень смело, не боясь рискованных ударов, и когда ранил Драгояра, Иррис видела, что отступил, не приставил баритту к горлу, ушёл в защиту, пытаясь остановить поединок, позволяя сохранить противнику лицо.
И в этой страсти он был весь. Как сгусток огня, порывистый, смелый, безрассудный и такой открытый в своих желаниях, отдающий всего себя тому, что делает, и так, как умел это делать только он, не боящийся гореть, пусть даже выгорая полностью, до дна…
«Тот, кто отдаст больше, будет хотеть того же взамен, получить всё без остатка и, не получая, станет страдать».
Это и произошло с ними на озере. Как-то так случилось, как именно — она не знала и почти верила в то, что и Альберт тоже не знал, но это произошло. С ними случилась именно эта связь, о которой говорил Гасьярд. Разрушенная стена, губительная для обоих. И так вышло, что Альберт создал эту связь помимо желания Иррис, может, и помимо собственного желания, отдав или забрав слишком много, заставив мучиться их обоих, породив зависимость друг от друга, неподвластную ничьей воле.
Она исступлённо вглядывалась в его лицо, замирая от страха каждый раз, когда Драгояр делал слишком отчаянный выпад, и молилась мысленно, чтобы Альберта не коснулось лезвие противника. Иррис хотела броситься вниз и остановить поединок в глупой попытке защитить его, но как она могла его защитить? Как его вообще можно защитить от него самого? От этого огня, который бушует в нём, который так завораживает и притягивает её? От этой страсти, которая горит у него внутри, воспламеняя всё, чего он касается? Она сжимала пальцами мраморные перила, не чувствуя ног и понимая, что она просто дура.
Глядя на то, как он опускается на одно колено и целует руку Хейды, как смотрит на неё, с какой яростью бросается на Драгояра, она чувствовала, что не в силах выносить эту пытку.
Она для него, такая же Хейда — ещё одна недоступная женщина в череде тех женщин, которые у него были. А то, что все его женщины либо шлюхи, либо чужие жёны — этого она уже наслушалась от слуг предостаточно. Либо те, кто доступны в любое время, либо те, кого нужно добиваться неистово и страстно, вот так, как он сначала добивался её, а теперь добивается Хейду. И может всё потому, что Хейда была женой Салавара, а она должна стать женой Себастьяна? И всё, что им движет - уязвлённая гордость? Желание отомстить родственникам?
Как жестоко она ошиблась…
Как же ненавидела она его сейчас. И себя за то, что, ненавидя, не могла уйти, не могла не смотреть на то, как он сражается за другую женщину. Не могла не смотреть на его лицо, на губы, на руки, на этот огонь, бьющий через край, и на его силу. На то, как красив он в своей страсти и этом безумии, и что ей отчаянно хочется испытать всё это на себе. Но хуже всего было то, что чем сильнее она его ненавидела, тем сильнее желала. И в это мгновенье она, как никогда, понимала, почему её мать так страстно любила Салавара, несмотря на то, что он сделал. И почему в итоге бросила его и ушла с Людвигом.
Это сожжёт её дотла. Потому что она уже горит.
Иррис понимала, что сгорает от ревности, глядя, как Хейда сжимает руки и вся светится, глядя на этот поединок. И ненавидела Хейду, помимо воли желая сейчас лишь одного — оказаться вдруг на её месте. Чтобы всё это было для неё. Ради неё. Но в то же время понимала, что для неё в Альберте всего этого слишком много. Что он такой же, как его отец, и что, если бы даже не было Хейды, была бы другая, и всё бы повторилось. Эта страсть — настоящее проклятье их огненной крови, и она оставляет за собой только пепел…
Иррис вынырнула из воспоминаний о поединке и снова вернулась к книге, удерживая закладкой строчку, которую читала, кажется, уже в сотый раз.
Сегодня утром она умчалась на коне почти к самому побережью. Сегодня она снова выпустила из себя вихрь и смотрела, как он сорвался со скалы и ушёл в море, упирался одним концом в волны, а другим в небо, вбирая в себя воду и подбрасывая её вверх. И поначалу это ощущение было восхитительным, она словно освободилась от того жара, что сжигал её во сне. Но как только она вернулась обратно, всё началось снова — это томление в груди, эта тоска, это желание во что бы то ни стало увидеть его, услышать и прикоснуться…