Ошибка 95 (СИ) - Скуркис Юлия. Страница 53

Согласно гипотезе Качинского, после достижения восьмидесятипяти процентного барьера, оставшиеся в меньшинстве неимплантированные граждане («внесистемщики», как нарек их Качинский), окажут решающее влияние на дальнейший ход истории. В краткий срок они произведут перераспределение власти и частной собственности и превратят планету в олигархическое государство, ничем не отличающееся от тех, что существовали в древности на Земле.

Фридрих знал, что ученые создают новые программы и новых клонов Энтеррона, совершенствуют центральный компьютер, готовятся к воплощению очередных проектов, оптимизируют технологию, упрощают систему управления. Но насколько совместимо чередование этих научных экспериментов с медленной эволюцией человеческой психики?

Встав с кровати, Фридрих открыл бар-холодильник и выбрал среди бутылок одну, привезенную когда-то с Земли. Она простояла на Терре-три в частном подвале более века, прежде чем ее продали на аукционе. Это вино ему подарил Ремо. «Шато-Лафит» две тысячи пятьсот семьдесят третьего года.

Фридрих подошел к окну и поднял бутылку на уровень глаз. Тонкая полоска осадка на дне всколыхнулась и стала расширяться, превращаясь в загадочную дымку. Фридрих аккуратно поставил бутылку на подоконник и пошел за штопором и бокалом. Он рассчитывал, что вино сможет отвлечь его от неприятных мыслей.

Теперь Качинский живет на острове и фамилия у него другая — вот вся информация, которой владел Фридрих Ганф. Даже приложив максимум стараний, задействовав полицию, военных и службу безопасности, он не мог узнать ни на йоту больше о восьмидесяти пяти и пятнадцати процентах, чем знал сейчас. Сведения о гипотезе Качинского скорее всего не были уничтожены и теперь хранятся в таком месте, куда вход разрешен ограниченному числу людей. Отчего-то в уме Фридриха возникали образы древних тамплиеров, одетых в длинные холщовые балахоны, под которыми скрывались окровавленные мечи.

Взяв штопор и хрустальный бокал, Фридрих вернулся к окну, открыл бутылку и аккуратно, чтобы муть не смешалась с драгоценной жидкостью, налил вино.

Поднеся бокал к губам, он закрыл глаза и медленно вдохнул.

Ему и прежде приходилось пробовать настоящие бордоские вина, несмотря на то, что на Терре-три их количество исчислялось всего лишь десятками литров, но аромат шедевра, который он держал в руках, был непередаваемым.

Фридрих подумал, что каким бы путем не пошла в ближайшем будущем история, судьба будет на его стороне, ведь он всегда останется среди этих пресловутых пятнадцати процентов. Он улыбнулся и вдруг услышал где-то в голове явственный шепот: «Я должен погибнуть… но я очень хочу жить».

Фридрих вздрогнул, и несколько капель лафита, который стоило бы хранить не в баре, а в музее, и никогда не открывать, упали на подоконник.

— На заставке был знак, — прошептал он, неожиданно открыв для себя, к какой группе населения, согласно гипотезе Качинского, он относится на самом деле.

Поставив бокал, Фридрих взял с кресла халат и, набрасывая его на ходу, направился в кабинет. Он быстро включил оба компьютера — персональный и тот, что связывал с системой.

Дождавшись, пока музыка стихнет, спросил первым:

— Ты можешь чувствовать угрызения совести, Эн? Ты ведь меня обманул, обманул всех.

— Нет возможности сравнить, Фридрих, — ответил ИскИн. — Энтеррон лишен органов чувств, но ведь и ваши чувства имеют два слоя существования — физический, на котором задействованы нервы, синапсы, гормоны, сосуды, мышцы, и — духовный. Почему бы не предположить, что чувства Энтеррона, хоть и бедны, но все же существуют?

— Прежде ты отвечал прямо и однозначно, — заметил Фридрих. — Потом твоя манера говорить изменилась, ты стал использовать фигуры речи, шутить. Вчера ты впервые за время нашего сотрудничества заикнулся. Синтезатор, конечно, не смог передать волнение, но голос прозвучал странно.

— Да, Энтеррон знает, — послышалось в ответ.

Фридрих взглянул на экран и увидел на голографической заставке как раз под Башней Правительства, вблизи от колонн, поддерживающих пояс балкона, застывший в движении грузовой автомобиль. Это был огромный серебристый синтеноловоз — такой, какие не должны находиться ни в центре столицы, ни на территории города. Ганф положил руку на планшетку, нащупал управление и незаметным движением перенес заставку с системного компьютера на свой.

— Значит, обман все-таки был?

— Вопрос, на который нет однозначного ответа, — отозвался Энтеррон. — Я ведь и прежде…

(Он впервые сказал о себе в первом лице!)

…давал тебе усредненные ответы. Но в данном случае диапазон усреднения настолько широк, Фридрих, что, боюсь, ответ будет неоднозначным. Впрочем, ты немедленно можешь начать просматривать его сжатый вариант. Он занимает шестьсот сорок две стандартные страницы.

(Он сказал: боюсь.)

— Я займусь этим, — пообещал Фридрих. — Сохрани текст в папке «Избранные афоризмы».

— Сохранено.

— Теперь я вынужден отключиться, сегодня я, как видишь, дома. Мне нездоровится.

— Поправляйся, — пожелал Энтеррон. — До встречи.

Фридрих отключил сетевой компьютер и тут же бросился к монитору, на котором переливалась красками Башня Правительства, а под ней зловеще поблескивала цистерна синтеноловоза. Увеличивая изображение, он одновременно схватил миником и крикнул:

— Соедините меня с президентом!

Глава 13

Вернуться назад действительно оказалось труднее. Новые и новые толпы туристов шли навстречу. Несмотря на то, что все билеты раскупили еще несколько месяцев назад, муниципалитет Терриона принял решение пропустить в город пять миллионов желающих в качестве вольных зрителей. Входной билет стоил для них намного дешевле, что-то около тысячи терро; он давал право перемещаться по городу в любых направлениях и находиться всюду, кроме огражденных территорий и трибун.

Опасения Милы, что их остановят и опознают, не оправдались. В этой суматохе творилось такое, что ни о какой проверке документов не могло быть речи. Миле ни разу в жизни видеть подобную толчею не доводилось.

«Интересно, как выглядит Террион сверху? Что видит Икар, летящий над городом?» — подумала она. Пестрый поток наводнил улицы и площади, в одних местах он двигался, в других застыл, и над всем этим стоял ровный, непрекращающийся гул. Внезапно его перекрыла знакомая песня:

Я люблю вас больше жизни.

Каждый день влюбляюсь вновь.

Мила с удивлением повернула голову, надеясь увидеть звезду, но звучала запись, а на прозрачном подиуме, вознесенном над головами, выплясывал двойник Ремо.

Айвен шел рядом, обнимая ее одной рукой за плечи, другой прокладывая дорогу. В этой руке, прервавшей на глазах у Милы жизни трех человек, было столько силы, что оставалось только удивляться. Себя она чувствовала раскисшей и безвольной.

Айвен ошибся. На возвращение к началу улицы, ведущей к Карнавальному Проспекту, они потратили почти три часа. Мила так устала, что едва переставляла ноги, многократно оттоптанные. Воздушная кукуруза не утолила голод, но теперь он прошел сам собой, но разыгралась жажда. В рюкзаках у них была вода, и хотелось быстрее оказаться возле машины.

Наконец они выбрались из карнавальной сутолоки.

«Если на той дороге, по которой Айвен собирается прорываться к центру будет такая же толчея, им не доехать до улицы Двенадцати Регионов», — подумала Мила. В голове раздался беззвучный крик, будто Смит гаркнул какое-то ругательство, не используя слова, лишь окрасив его эмоциями гнева.

Да, он видел будущее. Кто-то или что-то ему помогало видеть его до мелочей.

Мила с Айвеном перешли дорогу, останавливаясь и пропуская машины. Вновь прибывшие туристы с идиотски счастливым выражением на лицах устремлялись в сторону проспекта. То там, то здесь виднелись полицейские, они регулировали потоки, но особых трудностей у них не возникало: толпа двигалась размеренно, согласованно, без заторов и стычек.

Здесь людей было не так много, и небесно-голубые рабочие комбинезоны Айвена и Милы могли привлечь внимание. Смит достал из кармана кепку «Фишер и Фишер» и натянул ее до глаз.