И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 169
— Специально для тебя, — картинно махнул рукой Энтони и шутовски поклонился под довольный свист толпы, которая явно не ожидала такой смены музыки. Криво усмехнувшись, он пробормотал: — Сладкое пиво и сладкие песни. Надо же. Не часто здесь такое бывает.
Тем временем посетители пьяно заулюлюкали, когда по залу пронеслось тоскливое и до скрипа зубов знакомое:
«Maybe I, maybe you
Can make a change to the world…»
Ох… Ну зачем? Рене взволнованно уставилась на спокойного Ланга и прошептала:
— Они поют на английском! Тони! Мы рискуем…
— Это бар одного националиста из Германии, — вяло откликнулся тот. — А потому «Scorpions» могут петь хоть на иврите, никто не станет возражать.
— Но флаги! — попробовала вразумить его Рене и кивнула в сторону полностью скрытых под полосатой тканью стен. Тони нахмурился, а потом огляделся, словно видел все это впервые.
«Maybe I, maybe you
Can find the key to the stars…»
— К черту, — заключил он и повернулся обратно. Рене же с силой стиснула в пальцах прохладное стекло бутылки.
— Пожалуйста, пойдем отсюда! — попросила она.
«You look up to the sky
With all those questions in mind
All you need is to hear
The voice of your heart …»
Рене бросила нервный взгляд на бурлившую позади группу очень пьяных людей. Песни их больше не интересовали, зато портрет Королевы и валявшиеся в углу дротики стали предметом очень святотатственных идей.
— Энтони… — Она попробовала встать, но тут прохладную ладонь схватили крепкие пальцы.
— Зачем ты здесь? — спросил Тони. Он не смотрел в глаза, зато очень внимательно изучал растрепавшиеся у лица пряди. Подняв руку, Ланг легонько потянул за один из завитков, что скрутился от влажности. — Зачем, Рене? Ты приехала непонятно куда и в непонятно какой час, хотя в одиннадцать утра сядешь на самолет и улетишь. Ты же все решила, так зачем?.. Это жалость?
— Нет, — прошептала Рене после недолгого молчания. И Энтони наклонился к ней ближе, чтобы наконец-то заглянуть в растерянные глаза.
— А что же тогда? — тихо хмыкнул он, и Рене промолчала.
Они оба знали, что правдивого ответа Тони не заслужил. Однако тот был и не нужен, когда пальцы скользнули по щеке, едва коснулись линии шрама и чуть зацепили край нижней губы.
«Maybe I, maybe you
Aree just soldiers of love
Born to carry the flame
Bringin' light to the dark»
Рене не могла точно сказать был ли то визг собственной крови, а может грохот зазвеневшей из динамиков музыки, когда на губах вновь оказался знакомый вкус Энтони. Бутылка полетела на пол, расплескивая содержимое, но этого никто не заметил. Все, что Рене понимала в эту минуту, как ныряет в тепло рта прохладный язык, а в голове взрывается мята с привкусом солода. Так знакомо! До ужаса правильно и привычно. И тогда руки сами вцепились в стянутые курткой плечи, провели по напряженной шее и запутались в жестких прядях волос. У Рене не было на раздумья даже секунды. Она слишком скучала и слишком любила, чтобы позволить какому-то времени отнять у неё эти мгновения. А потому нетерпеливо уткнулась носом в колючую щеку, столкнулась зубами и до боли прикусила податливый рот, пока большие ладони сильнее сжимались вокруг ее головы и мелко дрожавшего тела. Наверное, она почти задохнулась. Да-да, без сомнений растеряла из легких последние молекулы воздуха, когда ощутила на шее дорожку из поцелуев, а затем совсем не мягкий укус. И прямо сейчас Рене не хотела ничего знать, не желала слышать и думать, но…
«Maybe I, maybe you…» [87]
— Не бросай меня, — прошептал Энтони, и мир слишком больно рухнул обратно. — Не делай этого так. Останься. Останься, и все будет хорошо. Клянусь, я…
Тони понял свою ошибку немедленно. Наверняка сразу ощутил, как застыла Рене, а затем медленно втянула спертый воздух грязного бара. И потому не стал удерживать, когда она отклонилась назад и попыталась выпутаться из объятий. Губы горели, сердце все еще неистово колотилось, но замутненный эндорфинами мозг не дал себя обмануть.
— Не будет, — медленно произнесла она и подняла взгляд. — Ты же сам все сделал для этого. Разве нет?
Рене видела, как едва заметно дернулась его щека, стоило задать последний вопрос. А потом Энтони резко отстранился.
— Для тебя это важнее? Да ладно, Рене! Неужели два сраных года непонятно где и зачем значат гораздо больше того, что могло быть между нами? Больше того, что я мог тебе дать, — холодно процедил Ланг, а она лишь улыбнулась краешком губ.
— У меня была мечта, — медленно начала Рене. — Глупая или нет, сейчас не время судить. Но она была нужна, чтобы не забыть почему я здесь. Из-за чего и благодаря кому стала именно такой, ведь это память. И единственное, что осталось от человека, который стал мне почти отцом. Ибо другого, как ты любезно рассказал всем, у меня никогда не было.
Она замолчала, а потом резко застегнула куртку и неуклюже спрыгнула с высокого стула. Энтони не ответил, а значит либо не понял, либо сказать ему нечего.
— Пойду, позвоню Фюрсту, — пробормотала Рене.
— Подожди. — Он успел схватить ее за руку и несильно, но настойчиво потянул обратно. — Память, воспоминания — это не объяснение. Глупое прикрытие и ничего больше!
— Зачем ты это сделал? — неожиданно спросила Рене, и речь Энтони оборвалась. — Просто скажи — зачем. И может быть, я пойму тебя. Признаю твою правоту.
Она смотрела прямо в глаза Ланга и отчаянно хотела залезть к нему в голову, чтобы узнать самые сокровенные мысли. Те самые, в которых боишься признаться не только другим, но даже самому себе под покровом темноты и в одиночестве спальни. Потому что это должно быть что-то невероятно важное или личное, ведь иное бы здесь не сработало. Однако Рене и представить не могла, каким выйдет ответ. Увы, но Тони всегда умел удивлять.
— Я хотел тебя проучить, — ровно произнес он, и что-то внутри болезненно сжалось. — Показать, насколько ты застряла в собственных иллюзиях и ограничена.
— И все? — неверяще спросила Рене. — Только потому, что тебе вдруг стали мешать мои мечты?!
— Да.
Она затрясла головой, а потом резко прижала руки к лицу, впиваясь ногтями в тонкую кожу. Хотелось… Да ничего, на самом деле, больше уже не хотелось. Правильно говорят, никогда нельзя спрашивать, если боишься услышать неверный ответ.
— Что я сделала тебе? — неожиданно громко и четко спросила Рене. Она отняла от лица руки и посмотрела на Энтони. — Как, черт возьми, согрешила, раз ты так меня ненавидишь?
— Я не ненавижу тебя, — спокойно ответил он, но Рене лишь презрительно фыркнула.
— Да неужели!
— Я тебя люблю, — все же договорил Энтони, а она рассмеялась. Громко. Почти истерично.
Странно, но первое за все это время признание не вызвало в душе ничего, кроме чувства абсурдности. К тому же слова отдавали такой фальшью, что Рене покачала головой.
— Нет, Тони. Это не любовь. Что угодно, но только не она.
— Решила устроить философский диспут?
— Нет. На самом деле, здесь не о чем спорить, и ты сам это знаешь.
Рене вымученно улыбнулась и уже повернулась было уйти, но вдруг остановилась, стиснула в кармане перцовый баллончик и оглянулась на неподвижно сидевшего Энтони. Прощаться больше не хотелось. Рене вообще не желала его больше видеть, но обиженная гордость требовала высказаться.
— Знаешь, — равнодушно заметила она и передернула плечами. — Профессор считал, что ты запутался. Думал, ещё есть шанс найти для тебя выход. Но он ошибался. Ты дерьмо, Ланг. Без трагичной истории и душещипательных тайн. Просто говно. Из тех сортов, что родились такими. Ты не меняешь мир к лучшему, тебе вообще на него плевать. Однако если ты не безразличен сам себе, то вынырни из иллюзии своей незаменимости и перестань застревать в рамках собственного эгоизма. Это раздражает.