Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 64

Англичане и вправду не хотели воевать, но равнодушными они не были. Лига Наций, смысл образования которой декларировался как средство для предотвращения войн, еще раз стала тогда объектом упований «хороших европейцев». Будущее должно было показать – оправдает ли Лига возлагаемые на нее надежды, или же африканский конфликт станет ее лебединой песней. Для французского и английского правительств ситуация вокруг Эфиопии превратилась в отчаянную попытку проплыть между Сциллой желания дуче повоевать своими легионами и Харибдой настроений собственных наций, не желавших молча соглашаться на откровенную итальянскую колониальную войну «за интерес».

В начале 1934 года Муссолини объявил самому пожилому из квадрумвиров, генералу Эмилио де Боно, о том, что в ближайшем будущем Италия атакует и разобьет Эфиопию. Несмотря на ненавистную дуче козлиную бородку генерала, именно де Боно, как наиболее заслуженному фашисту среди кадровых военных, было поручено руководить будущей кампанией. Муссолини остановился на этой кандидатуре еще и потому, что последний возглавлял тогда министерство по делам колоний – вручая руководство герою «марша на Рим», дуче метил в несколько целей сразу. Во-первых, как он считал, де Боно будет управлять проще, нежели его коллегами из Генерального штаба или министерства обороны; во-вторых, Муссолини собирался придать колониальной войне статус «идеологического похода», мечтая о том, чтобы именно его дивизии фашистской милиции сыграли наиболее яркую роль в грядущей кампании. Де Боно, давно оторвавшийся от военной касты, должен был стать надежным исполнителем воли дуче. Генерал отправился в Африку, чтобы подготовить все к благоприятному осеннему сезону: наступивший после длительных дождей сухой период позволил бы механизированным колоннам итальянской армии двинуться на врага. Осторожный де Боно не желал рисковать понапрасну, а кроме того, генерал опасался не только эфиопских солдат, но и своего коллеги, мстительного маршала Пьетро Бадольо, который в то время занимал пост начальника Генштаба. Презиравший де Боно и завидовавший этому «политическому солдату» Бадольо потребовал более основательного подхода к развязыванию войны, указав на то, что вторжение должно быть массированным и технически подготовленным. Скрепя сердце, дуче пришлось перетряхнуть итальянский бюджет. Некогда медвежий угол итальянской колониальной империи постепенно превращался в объект, пожирающий ресурсы и людей: война еще не началась, но деньги на подготовку 300-тысячной армии к походу на Аддис-Абебу расходовались вовсю.

Между тем колониальная администрация принялась создавать предлоги для реализации военных планов, что самым прискорбным образом не совпадало со степенью итальянской подготовки к войне. Осенью того же года фашисты организовали откровенную провокацию. К месту демаркации эфиопо-британо-итальянской (сомалийской) границы подошел крупный отряд итальянской пехоты, сопровождаемый самолетом. Британские офицеры вскоре удалились, после чего между эфиопами и итальянцами начался бой. Разумеется, что по версии Рима именно эфиопы открыли огонь первыми и убили нескольких солдат, после чего итальянцы перешли к ответным действиям и, перебив сотню врагов, заняли спорные приграничные территории. А самолет-де был поднят в воздух заранее, на всякий случай.

Хотя после прошлого инцидента с греками такой прием со стороны итальянцев был по крайней мере вторичен, случившееся, что называется, открывало двери для переговоров. Покуда фашистская пропаганда обличала коварство африканцев, итальянские дипломаты реализовывали полученные возможности: к Эфиопии были предъявлены стандартные в таких случаях требования извинений, выплат и выдачи виновных в инциденте. Но как отреагируют на это союзники Италии?

Первыми высказались французы. Приехавший в январе 1935 года в Рим министр иностранных дел Франции Лаваль видел в Германии главного противника и был готов поступиться многим в поисках поддержки в этом противостоянии. Если речь зашла даже о дружбе с СССР, то тем более министр был готов на большее ради сохранения союза между Парижем и Римом. Особенно когда это «многое» означало лишь разрешение Муссолини укрепиться в регионе, где Франция не имела особых стратегических интересов. Стоит ли переживать из-за французского Сомали, если враг будет вновь угрожать Парижу?

Неудивительно, что Лаваль и Муссолини быстро достигли согласия. Высокопарно названные «Римским пактом» соглашения разменивали колониальные уступки со стороны Франции на франко-итальянские гарантии австрийской независимости (а следовательно, по мнению французов, фиксировали итало-германские противоречия). Хотя сам дуче впоследствии едко заявлял, что французы расплатились с ними песком (речь шла о территориях, которыми приросла итальянская Ливия), тем не менее участок французского Сомали, также полученный тогда Италией, несомненно, облегчил подготовку вторжения в Эфиопию.

В общем, нельзя было сказать, чтобы французы заплатили слишком дорого, но, как оказалось впоследствии, они заплатили впустую. Достигнутые соглашения оказались мертвой буквой в ключевом для Парижа моменте – противостоянии Берлину. Дуче же, достаточно откровенный с французским министром относительно будущего Эфиопии, сделал из визита Лаваля недвусмысленные выводы и начал отправлять в Африку дивизию за дивизией.

С британцами было сложнее. Во-первых, они были еще большими дураками, чем французы, – по убеждению Муссолини, сравнивающего практичность Лаваля с «идеалистической и пацифистской» дипломатией англичан. Дуче находил в этом лишь глупость и трусость, прикрываемые громкими речами. Во-вторых, Муссолини раздражал тот факт, что руки у британцев были значительно менее связаны, нежели у французов, на них труднее было надавить. Имперский Лондон оценивал ситуацию не так европоцентрично, как французы, и не одобрял галльской поспешности в налаживании контактов с коммунистами и фашистами. Гранди попробовал было поставить эфиопский вопрос перед британским премьером ребром, но тот, не давая ответа по существу, попросил Муссолини «не спешить». Как раз этого лидер фашизма, уже потративший немалые ресурсы на подготовку завоевательной кампании, позволить себе не мог. Форсируя события, дуче предложил союзникам устроить встречу на его территории, в Италии.

Весной 1935 года союзная конференция начала свою работу в Стрезе, городке, давшем ей название. Несмотря на горячее желание Муссолини решить поскорее свой главный вопрос, обсуждения велись только вокруг перевооружения Германии, на днях объявившей о возобновлении воинского призыва. Считавший себя мастером дипломатии, дуче счел молчание своих партнеров, не поднимавших тему кризиса в Восточной Африке, знаком согласия на итальянский военный поход. Во время подписания итоговой декларации, демонстрирующей единство союзников в желании сохранить принципы Версальского мира в неприкосновенности, он добавил – в Европе. Союзники не возразили, и Муссолини торжествовал. По его мнению, это означало молчаливую готовность принять его войну с эфиопами.

Слишком рано. С дуче произошла типичнейшая ошибка авторитарного лидера, привыкшего отождествлять государство с нацией – и себя, конечно, тоже. Хотя британская дипломатия и не отреагировала на достаточно прозрачные намеки Муссолини в Стрезе, это вовсе не означало, что той же позиции будет придерживаться британское общество. Если для Италии подобной проблемы тогда не существовало в принципе, то у англичан разразился кризис.

Лига Наций уже ввела эмбарго на поставки оружия в обе страны – потенциальные участницы войны, но для Италии это не предтавляло затруднений, напротив, даже играло на руку – Эфиопия же практически лишилась возможности подготовиться к сопротивлению. Намного больше затруднений итальянской дипломатии принесло искреннее стремление английского общества добиться торжества Лиги Наций и ее принципов. Перестановки в британском кабинете привели к созданию специального министерства по делам Лиги, которое возглавил молодой и перспективный консерватор Энтони Иден. Теперь ему предстояло напрямую обсудить с итальянским диктатором будущее Эфиопии. Для Муссолини это означало крайне неприятную перемену в уже решенном, казалось бы, деле. Он счел себя обманутым и встретил британца подчеркнуто холодно.