Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 65

Предложение Идена передать Италии значительную часть Эфиопии в обмен на предоставление Англией эфиопам территорий в британском Сомали (с выходом к морю и значительными инвестициями) его тоже не заинтересовало. В конце концов, военная победа была, по мнению дуче, нужна стране не меньше самой эфиопской территории, которая, впрочем, тоже была очень важна. «Италия нуждается в областях расселения за морем, и высокогорье Абиссинии – последняя не захваченная область мира, пригодная для расселения европейцев. Две трети итальянской земельной площади состоит из гор. Наша страна составляет половину Франции и только пятую часть освоенной земельной площади Франции, однако численность ее населения на несколько миллионов больше французского» – эти объяснения Муссолини почти тождественны гитлеровским рассуждениям о «жизненном пространстве» и, в общем, как уже говорилось, отражают подлинные страхи перед будущим, представляемым в форме мальтузианской антиутопии.

И все же территориально-демографические доводы дуче были далеки от реальности в еще большей степени, нежели гитлеровские. Муссолини попросту лукавил или обманывал самого себя, когда придавал этой войне значение, которого она на деле никогда не имела. У Италии и без того имелись колониальные владения помимо Эфиопии, и их потенциал, с точки зрения колонизации, был бесконечно далек от исчерпания. Североафриканское побережье Ливии для этой цели представлялось намного более интересным, да и в Эритрее или Сомали было еще вполне достаточно пространства для размещения итальянских колонистов. Не было никаких препятствий для того, чтобы отложить войну теперь, без боя получив столь многое – более того, благодаря английскому предложению Эфиопия попадала в почти полную зависимость от Рима и в дальнейшем обещала оказаться под абсолютным контролем Италии. Но для дуче это все равно был слишком долгий, а главное – мирный процесс. Муссолини был готов к переговорам только в рамках неизбежности военной кампании против Эфиопии. «Я не коллекционирую пустыни», – раздраженно заявил он. Стороны разошлись ни с чем, недовольные друг другом.

Летом 1935 года британские финансисты прекратили выдачу кредитов итальянским предприятиям. Муссолини окончательно перестал скрывать свою англофобию, а британцы подняли вопрос о закрытии Суэцкого канала для итальянских кораблей, перевозивших десятки тысяч солдат в Восточную Африку. Об этом из Лондона аккуратно намекнули дуче, который в ответ грубо пригрозил войной. Это звучало по-новому, такого итальянцы себе раньше не позволяли… но что же делать? Британское правительство и так было всецело поглощено экономическими проблемами и грядущими выборами, теперь же ему предстояло выбирать между потерей голосов сторонников Лиги Наций и войной с бывшим союзником – войной, которой избиратели не желали еще больше.

Между тем Муссолини продолжал размахивать кулаками. Выступая перед готовящимися к отплытию в Африку батальонами, дуче заявил, что никто в мире не сможет помешать Италии защитить свою честь и еще раз пригрозил Эфиопии – выражения и обороты, использованные им были столь резкими, что перед публикацией речь диктатора пришлось изрядно отредактировать, убрав из нее наиболее оскорбительные высказывания. Тем не менее, даже в таком виде выступление Муссолини казалось угрожающим. В августе 1935 года его старшие сыновья отправились в Африку в качестве военных летчиков. Туда же направился и зять – Галеаццо Чиано, тоже избравший престижную (и, добавим, значительно более безопасную) роль боевого пилота. Рим не уступит без боя – решили в Лондоне. Действительно ли фашистский режим был готов вступить в войну против Англии и Франции – вопрос открытый. С одной стороны, чисто технически, вооруженные силы Италии были к этому абсолютно не готовы, и, зная в ретроспективе их успехи во Второй мировой войне, можно без особых проблем предсказать итоги этой гипотетической войны. С другой стороны, каждый потраченный фунт и потерянный корабль, считали британцы, ничего не прибавят к безопасности Великобритании – победа над Италией будет стоить недопустимо дорого, во сколько бы она ни обошлась. Наконец, практика диктатур показывает, что загнавший себя в ловушку собственными угрозами авторитарный лидер, как правило, предпочитает поставить все на кон и развязать войну, чтобы не потерять свое лицо внутри страны. Практика же компромиссного разрешения кризиса после долгого бряцания оружием (вроде той, что применялась позднее в годы Холодной войны) считалась тогда крайне опасной – слишком тяжел был опыт 1914 года.

Иначе говоря, дуче был готов (или достаточно умело изображал это) идти до конца, а британское правительство – нет. Покуда на заседаниях Лиги Наций ломали копья, англичане через французов передали, что ни в коем случае не собираются воевать с Италией. Они старались успокоить разбушевавшегося дуче, но на деле лишь подстегнули его. Итальянская пресса ежедневно поносила Англию чуть ли не в каждой своей статье – обстановка быстро накалялась. Встревоженные британцы увеличили Средиземноморский флот, Муссолини усилил собственные войска в Ливии. В Европе вышло в свет несколько популярных книг о будущей англо-франко-итальянской войне. Все это было очень далеко от «духа Стрезы».

И все же, как и следовало ожидать, в поединке с флегматичными островитянами первыми нервы не выдержали у темпераментного южанина. Дуче напрямую запросил Лондон о причинах усиления британских военно-морских сил на Средиземном море и получил успокаивающий ответ: дружески настроенная Англия ни в коем случае не атакует Италию, но будет вынуждена присоединиться к мерам – исключительно мирным, конечно, – которые сочтут необходимыми принять страны – участницы Лиги Наций. Для Муссолини этого было достаточно – в реальную опасность со стороны Лиги он не верил, а потому уже через неделю утвердил окончательную дату начала вторжения – 3 октября 1935 года. За день до этого Муссолини обратился к итальянцам, как всегда, выступая с балкона дворца «Венеция». Репродукторы разнесли слова дуче по всей стране: «Эфиопия и ее заморские покровители хотят совершить в отношении Италии неслыханную, вопиющую несправедливость, лишив ее законного места под солнцем и неприкрыто угрожая ей. Мы долго сносили такую махровую антиитальянскую позицию негуса, но теперь наглому шантажу, грязным вымогательствам и подлым угрозам пришел конец. Терпение итальянского народа лопнуло! Никто и ничто нас не остановит! Пусть Эфиопия трепещет – она будет мгновенно и безжалостно раздавлена!»

«Пролетарская и фашистская Италия, Италия Витторио-Венето и нашей революции, восстань! Пусть небеса услышат твои крики ободрения нашим солдатам, ожидающим в Африке. Пусть их услышат наши друзья и наши враги во всех краях земли. Это крик во имя справедливости! Это крик победы!»

…

Заранее убеждая согнанных на городские улицы и площади итальянцев в неизбежности победы, дуче не слишком рисковал. В отличие от условий, в которых проходила прошлая итало-эфиопская война, теперь все козыри были на руках у Рима. Если современная эфиопская армия не слишком отличалась от той, что когда-то разбила незадачливых колонизаторов при Адуа, то «легионы фашизма» обладали целым рядом неоспоримых технических преимуществ последних лет: наличием тяжелой артиллерии, бронетехники, моторизованных войск и, конечно же, авиации. Всей этой мощи Эфиопия могла противопоставить лишь многочисленные отряды феодального ополчения, несколько небольших по-европейски обученных подразделений – да память о победе в Первой итало-эфиопской войне.

Объявляя мобилизацию, эфиопский император грозил повешением всем уклонявшимся, но численность была последней проблемой его армии. Внутреннее положение самой Эфиопии было крайне сложным, и сосчитать хотя бы примерное количество собственных войск ее командиры откровенно затруднялись. По разным оценкам, император сумел выставить на поле боя от 300 до 800 тысяч бойцов, но за этими цифрами нельзя было увидеть настоящих вооруженных сил. Эфиопские войска не представляли собой единого целого – ни в организационном, ни в техническом плане. Лучшими солдатами считались десять тысяч одетых в бельгийскую униформу императорских гвардейцев, вооруженных и обученных на европейский манер, затем шли подчинявшиеся Аддис-Абебе соединения ополченцев, а уж потом – отряды расов, провинциальных правителей империи. Последние были и наиболее многочисленными, и наиболее отсталыми в военном смысле – оснащенные давно устаревшими ружьями, луками и копьями, эти войска отличались разве что порывистой храбростью, которая оставляла их после того, как выяснялось, что итальянцы не спешит вступать в ближний бой. Территориальное ополчение было вооружено получше, но и оно не имело подлинной военной подготовки, не говоря уже о кадровом офицерском составе. Некоторое количество эфиопских бойцов получило известный опыт на службе у итальянцев, но это не могло заменить отсутствия организации как таковой.