Сандра (СИ) - Резко Ксения. Страница 55

— Все хорошо, не бойся, — сказал Лаэрт, услышав, как тяжело она вздохнула.

Поднеся ее к раскрытому окну, он примостился на подоконник, подставив бледное лицо девушки свежему весеннему ветру. Сандра словно парила над землей: ее ноги беспомощно повисли в воздухе, руки плетьми свесились к полу — она расслабилась: тепло и свежесть разморили ее. Она ощущала себя такой легкой, слабой, невесомой — и в то же время под чьей-то неусыпной защитой.

Сделав небывалое усилие, Сандра все-таки смогла приподняться и осмотреться вокруг. Через открытые настежь ставни в комнату струился свет безоблачного утра; внизу, в мокрых тротуарах радостно сияли солнечные блики, а обнаженные ветви деревьев сонно покачивались на ветру, дующем с морского простора. Было тихо. Волшебно тихо. Лишь где-то в вышине выкликали чайки, только их самих было не разобрать за стеной густого света, льющегося отовсюду, подобно ливню.

— Где мы?

— В сказочной стране, — таинственно прошептал он, — только ты и я. Больше нет никого, кто бы помешал нам… Тебе нравится?

В его глазах сияли те самые удивительно озорные огоньки, что так очаровали ее с самой первой встречи, только теперь в них не было никакой грусти.

— Да, — ответила Сандра.

— Хотела бы ты навсегда остаться в этой стране? Хотела бы? — продолжил мягко допытываться Лаэрт. Ее детски восторженный взгляд дал ответ незамедлительно, однако закравшиеся исподтишка противоречия прогнали покой.

— Я не знаю, — ответила она, сделавшись вдруг подавленной и несчастной. — Не знаю, ведь ты все равно уйдешь, что бы я ни сказала… Ты всегда так делаешь, потому что…

— Потому что был глуп и бездушен, — рассмеялся он, — потому что не знал до конца, чего хочу от жизни, потому что обманывал самого себя… А теперь все не так. Ты мне веришь?

Сандра молчала, закусив свои пухленькие губы, ее веки были опущены вниз, и только по вздрагивающим длинным ресницам Лаэрт понял, что она о чем-то мучительно думает.

— Александра, ответь, — осторожно поторопил ее он.

Она вздрогнула и посмотрела на него со всей подозрительностью и недоверием. О, она уже и забыла, с какой непосредственностью звала его в бреду, с каким жаром открывала ему свою душу — она забыла все это, потому что и не могла помнить.

Лаэрт отвернулся и поспешно отнес ее на кровать, после чего закрыл окно и тихо вышел…

А Сандра лежала на белоснежных простынях в незнакомой, опустевшей без него комнате и с отчаянием кусала губы, чтобы не заплакать. С его уходом солнце скрылось за тучи, и в «сказочной стране» поселилось одиночество. «Почему я не сказала «да»? — думала девушка. — Потому что это сон — и не более того. Как только я соглашусь, он мгновенно растает».

Лаэрт опустился в плетеное кресло посреди маленькой, скромной, но чистой гостиной дома, снятого Гербертом Лабазом. Это было на окраине города — где точно, Мильгрей не знал, он ведь все дни безвыходно просидел у постели Сандры, не оставляя ее ни на минуту, не смыкая глаз, забыв о сне и пище, и только теперь почувствовал усталость.

Лаэрт сделал эту девушку своей женой, никак не думая, что сможет когда-нибудь полюбить ее; он не рассматривал Сандру как привлекательную женщину — он тогда вовсе не обратил внимания на внешность, она была для него безликим созданием. Но что случилось теперь? Думая когда-то оставить ее вдовой, он сам сейчас едва не потерял ее, и ему было тягостно вспоминать о пережитых мгновениях отчаяния. Лаэрт делал все, чтобы восполнить те пробелы, чтобы загладить свою вину перед ней, и то, что она теперь отказалась верить в его искренность, неприятно поразило его.

Конечно, в этом не было ее вины. Лаэрт думал, что с его выздоровлением жизнь войдет в привычную колею — не получилось. Он и сам не замечал, как думал о Сандре все время, забывая тех, кто раньше был ему дорог. При мысли о ней меркли все прежние устремления, притуплялись желания, остывали страсти, а в итоге он очутился здесь, ухаживая за ней так, как когда-то ухаживала за ним она…

Именно этот чужой дом на окраине города, эта крошечная спальня стали средоточием всей его жизни. Именно здесь, рядом с Сандрой Лаэрт видел для себя смысл; его будто приковали к ней незримыми цепями, ее боль стала для него собственной болью, ее переживания отныне принадлежали ему, ее дыхание — было его дыханием. Никогда Лаэрт не испытывал ни к кому ничего подобного. Это не были привычные обязательства; это была невозможность отдельного существования.

А теперь, когда все тяготы были преодолены и Сандра вместо того, чтобы снова позвать его, выказала свое недоверие и настороженность, Лаэрт почувствовал себя так, как если бы она вдруг ударила его. «А если она меня прогонит? Если скажет, чтобы я уходил? Что я буду делать тогда? Ведь она теперь — моя жизнь. Она, и никто больше!»

— Неважно выглядишь… — ленивый голос Герберта Лабаза вывел Лаэрта из оцепенения. Вытянувшись у камина, пожилой господин читал газету или только делал вид, что читает.

— Выпей-ка, мой друг, а то ты сам на себя не похож, — посоветовал он, кивая в сторону бутылки с коньяком. — Тебе еще не хватало свалиться! Что я тогда с вами со всеми буду делать? Дома и так наверняка жена подняла панику — я ведь отсутствую уже пятый день… А может, и больше… Кто ж его помнит?

Он потянулся и зевнул. Лаэрт мрачно кивнул и взялся за бутылку.

— Что такой пасмурный? Александра вроде идет на поправку, да и ты теперь знаешь, что я тебе не соперник. Мне даже совестно… Развязал драку, как мальчишка! Позор-то какой… совсем выжил из ума…

Лаэрт рассеянно слушал пьяные откровения Лабаза. Сколько всего еще Сандра не знает! Все эти известия скоро обрушатся на нее, как снежный ком… Пока она лежала в забытье, все трое находились рядом, в угаре паники позабыв обиды. А потом вдруг занемогла Августа, упав прямо у постели дочери. Ее разместили в одной из соседних комнат, а мужчинам с того момента пришлось разделить свои полномочия: Сандра попала под ответственность Лаэрта, Герберт же занялся ее матерью.

Прошло еще несколько дней, и обе они уже были вне опасности, но сами бравые джентльмены едва не валились с ног от усталости. Между ними больше не существовало вражды. Поведав свои истории, они пожали друг другу руки и зареклись не поминать прошлого.

Они оба сидели сейчас рядом, вытянув ноги к огню камина, и каждый думал о своем, вслушиваясь в потрескивание горящих поленьев. Раскаяние ли занимало их мысли или осознание свершившихся перемен — оба бывших соперника ясно понимали, что с этих пор все будет по-другому.

Прошла неделя, и те, кто объединился общей бедой и чувством долга, должны были разметаться по жизни, чтобы продолжить вращаться каждый в своей колее, делая вид, будто ничего не было. Но каждый знал, что эта встреча, эти дни мимолетного единства никогда не изгладятся из их памяти.

Сколько бы отчаянных попыток ни делал Герберт Лабаз, Августа оставалась непреклонна. Со смирением на лице она, едва оправившись от болезни, спешила скорее покинуть город, чтобы вернуться на остров — она настолько отвыкла от всего мирского, что хотела вновь скрыться в своей «берлоге». Конечно, Герберт настойчиво предлагал ей всяческие блага, но она только покачала головой, ответив: «Мне нужно вернуться к привычному образу жизни, к людям, которые стали мне близки». Лабаз отступился. Конечно, совесть еще больше вгрызлась в его сердце, но он уже ничего поделать не мог.

Другое дело — ее дочь. Сандра совсем поправилась, ее щеки порозовели, а глаза снова стали ясны, как прежде, только вот Герберт не решался остаться с ней наедине, не решался впервые заговорить с ней как с дочерью… Он появлялся в ее комнате лишь под утро — да и то только для того, чтобы поздороваться, спеша со смущенным видом, пятясь и спотыкаясь, выскочить вон. Девушка не остановила его.

Назревало расставание. Перед тем, как покинуть этот дом навсегда, Лаэрт вошел в тихую спальню, где находился смысл его дальнейшей жизни. Да-да, в этой худенькой, милой, дорогой ему девушке, скромно сидящей теперь на кровати, по которой только недавно металась в бреду, — казалось, билось его собственное сердце. Он до сих пор не мог забыть свое отчаяние, когда так боялся ее потерять. Но именно оно помогло ему открыть его чувство.