Папа, прости маму! (СИ) - Смирнова Юлия. Страница 15

— Я потеряла интерес к миру людей, — неожиданно отвечает Ульяна. — Больше я туда не хочу. Во мне потух этот огонь, эта страсть к ним, которой я горела с детских лет.

— Тогда чего бы ты хотела теперь для себя? Какой жизни? — улыбаюсь я. Ульяна отвечает:

— Хочу помочь Лоле. И тому… кто ещё не родился. Хочу просто спокойно работать.

— Ты… дашь мне возможность всё исправить?

— Лола слишком любит тебя. Я не стала бы лишать её такого отца.

— Однако я лишил её матери, — напоминаю я. — Неужели ты не хочешь… отомстить?

— Гораздо более важным и перспективным мне сейчас представляется объединиться с тобой для Лолиного блага, — уклончиво откликается Уля. Конечно, она обижена, — но… всё ещё любит меня. Так же, как и мне, случившееся помогло ей открыть глаза. Разделить главное и не-главное.

— Мы не сможем научить Лолу не убивать. Слишком большое удовольствие она получила от этого убийства — после того, как многое пережила, — повторяю я. — Мы можем лишь научить её направлять свою ненависть и жажду мести в правильное русло. Я ошибся, думая, что она родилась Наблюдателем с незаурядными способностями. На самом деле она родилась чем-то больше, чем Наблюдателем. Как оказалось, со способностями Судьи… и нам придётся смириться с этим.

— Эти способности могли никогда не открыться в ней, если бы не моя неосторожность, — продолжает корить себя Ульяна.

— Или не моя недальновидность, — возражаю я. Меня мучает желание заняться с бывшей сексом прямо сейчас… поскорее снова жениться на ней, восстановить наш брак и ощутить, что это такое — растить детей вместе, спать со своей обожаемой и единственной по взаимному согласию, без затаённых обид и невысказанных упрёков, без жажды мести.

Но я знаю, что сейчас она не готова, и, возможно, будет готова не так быстро, как мне бы того хотелось.

Только на сей раз принуждать и даже торопить её я не собираюсь.

— Прости меня, Ульяна. Прости, пожалуйста, всё, что я причинил. Прости, что думал только о себе вместо того, чтобы поддержать тебя, — впервые за всю нашу совместную жизнь я произношу эти слова. И слышу в ответ:

— Я прощу, подожди немного. Даю тебе слово, что прощу… только и ты меня прости, Шем, — ладно?

…Лола по-прежнему увлечена учёбой; Комитет надеется сладить с её способностями, после обычной школы Наблюдателей с ней занимаются самые прославленные наши учителя и даже Леалл, которого, посовещавшись, Комитет решил пригласить из района Отступников за отдельную плату. Она обещала, дала «честное-распречестное» слово, что не станет заниматься самодеятельностью до совершеннолетия; что не станет вершить правосудие по своему собственному разумению до тех пор, пока не отучится на Судью, — а на это уйдут годы. Комитет верит ей, её невинному личику, открытому взгляду, широкой дружелюбной улыбке, обаятельной и наивной энергии детства.

Верит этому и жена, с которой у нас родился долгожданный сын — дитя взаимной ненависти и общей боли, насилия и страданий, с трудом восстановленного доверия и новой огромной любви.

Только с сыном у меня нет той связи, что сразу установилась с Лолой; поэтому то, что на самом деле происходит с дочерью, известно мне одному.

Я один знаю, что означают эти счастливые улыбки, которые ни с чем не спутаешь, — принося из школы отличные оценки или радуясь подаркам подружек, она улыбается не так; я один понимаю, почему Лолой порой владеет необыкновенное воодушевление, невероятно приподнятое настроение, когда она готова зацеловать весь мир.

Она начала судить и приговаривать прежде, чем ей это официально разрешили, прежде, чем её к этому по закону допустили; она судит по собственному разумению, — и мне остаётся только надеяться, что судит она так, как её учат. Я не хочу думать, что моё самое близкое и дорогое существо, моя маленькая Лола, страдавшая большую часть своей жизни, превратилась в злобного карающего демона, который готов убить за любую мысль, за любой образ из сновидения человека, который ей не пришёлся по душе.

— Доченька, — я внимательно смотрю на неё — и встречаю открытый, светлый взгляд самых любимых на свете глаз, — ты ведь помнишь, что плохие, мрачные мысли — не обязательно значит, что человек плохой?

— Конечно, — беспечно подтверждает Лола, ласкаясь ко мне. — Я умею отличить просто плохого от опасно плохого.

— Этому учатся годами, Лола, — напоминаю я. И тут же понимаю, что не нужны ей эти годы… что она не вытерпела. Считает себя готовой. И уже судит. Не совсем беспристрастно, как её учат. А — с тщательно скрываемым наслаждением.

Судит и приговаривает.

Я уверен, что все члены секты Ильиных мертвы… нисколько в этом не сомневаюсь, судя по Лолиному довольному, сытому виду.

Жена о своём увлечении миром людей вспоминает только как о давнем детском хобби; она сдала экзамены и теперь работает вместе со мной в Комитете. И на работе, и в семье мы отныне на равных. Сын растёт — и, хотя мы с Ульяной присматриваемся к нему с опаской и внутренним трепетом, пока нет никаких оснований утверждать, что он обладает выдающимися способностями.

Не осталось никого — во всяком случае, во вверенной нашему району стране, в России — кто знал бы о люцифагах. Но если бы такой сторонник неукоснительного соблюдения законов, как я, чувствовал себя вправе, имел бы решимость говорить с людьми, если бы я мог передать им из мира люцифагов и Наблюдателей хотя бы одно, самое маленькое и короткое, послание, я бы посоветовал только одно: если вы очень, очень плохой человек, — бойтесь засыпать; а засыпая — будьте готовы к тому, что вы уже не проснётесь, что умрёте однажды в самом страшном кошмаре, в невероятных муках. И над вами лишь поохают близкие, недоумённо пожмут плечами коронер и патологоанатом; вас закопают, никогда не узнав, от чего вы умерли во сне.

Бойтесь мою Лолу.

* События второй повести цикла «Слышишь шёпот с моего подоконника?».

** События первой повести цикла «Казнь длиной в четыре тысячи лет».