Меж двух огней (СИ) - Март Артём. Страница 10

Я быстро соображал, какой шаг мне предпринять. Ситуация серьезно изменилась, и первоначальный план отправился в утиль. Нужно было переменить все здесь и сейчас. И я переменил.

— Отделение! — закричал я, — в атаку! Подавить группу противника всем, что есть! Не дать им приблизиться к БТР!

— Слышали приказ⁈ — завопил Самсонов, очухавшийся от первоначального шока. — Отделение! Огонь на подавление!

Автоматы пограничников почти синхронно застрекотали. Бычка ловко перекинул пулемет с камня на камень, нажал на спуск.

Наши пули тут же принялись выбивать белые фонтанчики пыли из камней и земли вокруг позиции врага. Я даже заметил, как несколько духов, пораженные свинцом, вываливались из-за укрытий. Как их дружки втаскивали раненых и убитых обратно за свои каменные щиты.

Плотность вражеского огня на несколько мгновений упала до минимума. Я понимал — пять человек личного состава отделения Самсонова не смогут долго поддерживать такую плотность огня. У меня было лишь несколько секунд.

Я бросился к РПГ. Прямо под снова нарастающим огнем врага схватил неудобно лежащий гранатомет. Упал вместе с ним за укрытие. Поднялся на колено, одновременно водружая нагруженный тяжелым боеприпасом РПГ на плечо.

Пчеловеев уже взвел УСМ. Не успел только снять предохранитель.

Я прильнул глазом к окуляру массивного прицела ПГО-7В. Щелкнул предохранителем.

Я не почувствовал, как в виски ударил адреналин. Не почувствовал того состояния, как под влиянием гормонов мозг воспринимает время будто бы в замедленной съемке.

Мне было все равно, что пули ложились вокруг, что осколки камней и кусочки земли забрасывали меня, когда смертоносные кусочки свинца впивались в землю в опасной близости.

Для меня существовала лишь каменная, похожая на ряд затупившихся зубов гряда, лишь сетка прицела гранатомета. И мое собственное биение сердца.

Я нажал на спуск.

Резкий, гулкий, уходящий в завывание хлопок выстрела заглушил собой весь окружающий автоматный стрекот. Сильно врезал по ушам. Гранатомет мощно дернулся в руках, обдавая меня отголосками ушедшей назад взрывной волны и реактивных газов. Сама земля задрожала под ногами.

Реактивная граната лишь меньше мгновения оставалась видимой глазу. Меньше мига ее, прорезающую пространство, можно было наблюдать невооруженным человеческим зрением.

А потом вдали, меж зубов-камней, раздался взрыв. Черно-сизый дым немедленно затянул позицию вражеского пулемета ДЩК, который замолчал навсегда.

Я рухнул на землю, спасаясь от душманского огня. Отбросил пустой гранатомет.

— Подавил⁈ — крикнул сквозь стрекот огневого боя Муха. — Подавил! Подавил пулемет!

— Отходят! — заорал Бычка, когда иссяк его боезапас. — Отходят, сукины дети! Пересрались, что их пулемета больше нету!

Самсонов радостно выругался смачным матом. Привстал, когда огонь со стороны отступающих духов поутих. Принялся прицельно стрелять одиночными по уходящим врагам.

— Не преследовать! — скомандовал я, поднимаясь на колено, — не покидать позиций! Пусть уходят!

— Не преследовать! — кричал Муха, — пускай убираются в свои горы!

Муха обернулся. Лицо его было чумазым, напряженным. Губы плотно сомкнуты. Но в глазах стояла торжественная радость.

Он подлез ко мне, схватил за плечо.

— Отбились. Отбились от этих сук. Боком им вышла их внезапная атака! Благодаря тебе отбились!

Я больше не смотрел ему в лицо. Все потому, что мое внимание было направлено на БТР Громова. Безжизненный, будто бы мертвый, он стоял на склоне, окруженный клубами темного дыма.

Бой кончился так же быстро, как и начался. Потеряв основное оружие, духи отошли. Оттянули оставшиеся пулеметы, не желая потерять и их в бою.

Мы шли к БТР.

Шли чутко, аккуратно, прикрываемые отделениями пограничников с двух сторон.

— Мать моя… — выдал Бычка, осматривая почерневшую броню машины.

Она вся была изъедена черными, словно бы выплавленными тугой газовой сваркой кавернами — следами попаданий тяжелых пуль ДШК.

БТР кренился на левый бок. Если переднему колесу точно пришел конец, то еще одно-два наверняка спустила вражеская пуля.

Но самое странное — после боя прошло уже несколько минут, но никто не спешил покидать раненую бронемашину.

Муха приблизился. Похлопал по броне.

— Эй! Есть кто живой⁈ — спросил он.

Ответа не последовало.

Мы переглянулись.

— Всех осколками выкосило, — сглотнул Пчеловеев.

Между нами воцарилась гнетущая, почти скорбная тишина.

Первым ее нарушил я. Нарушил не словом, а делом.

Пока все в нерешительности топтались у борта, пока боялись обнаружить внутри то… что могли обнаружить, я решительно прошел вперед. Запрыгнул на скобу подножки. Взялся за рукоять верхнего посадочного люка командира.

Остальные ждали. Молчали и только смотрели.

Я не смотрел на них. Вместо этого повернул ручку и открыл люк.

Глава 6

В лицо мне немедленно уставилось дуло пистолета.

Я замер, нахмурился.

Чумазый, грязный и потный прапорщик, дежуривший у люка, опустил свой Стечкин.

— Живые? — спросил я с ухмылкой.

— Живые, — не сразу ответил он, растирая предплечьем грязь по усам.

Тем не менее лицо его не изменило выражения. Взгляд оставался напряженным.

— По крайней мере пока, — мрачно добавил прапорщик, зыркнув куда-то вглубь десантного отсека.

— Живые? — удивился Муха.

— Живые, — обернулся я к остальным, ждавшим у машины пограничникам.

Муха радостно заулыбался. Остальные бойцы принялись облегченно роптать между собой.

— Зажим давай. — услышал я сосредоточенный голос Громова, доносившийся откуда-то из недр подбитой бронемашины. — Это что ли зажим? Нет, балбес. Вон тот давай. Да не лапай ты губки грязными руками… Дьявольщина… Давай другой…

— Что у вас там происходит? — спросил я.

— Мехвод контужен, — мрачно ответил прапорщик, сидя на дне железного брюха машины. — Наводчик осколок в шею получил. У меня вот…

Он похлопал себя по бедру.

— Нога.

— А Громов?

— Проводит операцию, — сказал прапорщик.

Лицо его оставалось безэмоциональным и угрюмым. Казалось, он совершенно не ощущал боли в сломанной ноге.

— Сшивает Удальцову, наводчику, нашему, яремную вену.

— Света. Больше света. — сухим, но властным голосом, не терпящим неповиновения, приказывал Громов из недр БТРа. — Сюда свети. Глубже, глубже в рану.

— Меня… Меня щас вырвет, товарищ майор, — простонал один из бойцов, видимо, как раз тот, что ассистировал Громову вместо молчаливого прапорщика.

— Держись, боец. Будет рвать — отвернись. «Операционную» мне не заговняй.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант? — в палатку заглянул чумазый, как черт, Махоркин.

В высокой, достаточно просторной палатке было относительно тепло. Тут надышали. Ее полог колебался от усилившегося к десяти часам дня ветра.

Сержанты отделений уставились на мехвода. Муха поерзал на пеньке, заменявшем ему табурет. Громов, сидевший на маленьком складном табурете, был мрачен. Он даже не посмотрел на механика.

Я, поудобнее устроившись на скате из двух или трех плащ-палаток, окинул усталое, равнодушное лицо Махоркина взглядом.

— Заходи, Махоркин, — позвал его Муха, — докладывай. Какие новости?

— Три колеса в труху, — пожал плечами мехвод, наклонившись, чтобы не цеплять полог макушкой шлемофона, — но это так. Пустяки. Переднему торсиону хана. Амортизатор потек. Именно по нему главный удар душманской самодельной мины пришелся. Следующий торсион, тот что за ним, — погнуло. Ну, естественно, рычаги тут и там повырывало — какой взрывной волной, какой пулеметной пулей. Короче…

Махоркин вздохнул и махнул рукой.

В палатке воцарилась напряженная, немая тишина.

— Но… Силовой агрегат на ходу, — поторопился добавить мехвод, видимо, не в силах выдержать эту тишину.

— А что толку? — насупился Муха. — Что теперь, круги на нем, на этом БТРе наворачивать? По малому радиусу…