Дань кровью (Роман) - Юнак Виктор. Страница 56

Не нужно было быть слишком мудрым, чтобы понять — все эти завоевания делались ради главной цели — похода на Сербию. И князь Лазарь предпринимал различные попытки, делал все, что было в его силах, чтобы, с одной стороны, отдалить саму возможность этого похода, а с другой стороны, собрать вокруг себя союз великашей, готовых встать на пути турецких завоеваний. В своих сербских союзниках князь Лазарь был уверен — после жестокого поражения братьев Мрнявчевичей все поняли, что в одиночку с османами не справиться. Уверен он был и в бане Твртко — уже не раз судьба проверяла их дружбу и союзничество, и ни разу они друг друга не подводили. Но князь Лазарь хотел большего — привлечь к борьбе с османами на свою сторону и Византию, пока Мурат окончательно не проглотил ее. Но как это сделать? Ведь между Сербией и Византией лежал не политический, а гораздо более существенный в те времена церковный разрыв, который удалось в какой-то степени сгладить незадолго до смерти деспоту Углеше, но который окончательно так и не был преодолен.

А может быть, привлечь к союзу болгарских Шишманов? Они хоть и стали вассалами султана, но не откажутся опять пощекотать ему нервы. А впрочем, в таких союзниках толку мало…

Такие вот нелегкие думы одолевали князя Лазаря в тот момент, когда ему доложили, что к нему прибыл некий святогорский старец Исайя и просит князя принять его.

— Что за старец? — поднял глаза на логофета князь.

— Поговаривают, что сей бывший хилендарский монах — исихаст [22], один из первых учеников Григория Синаита.

— Что ему надобно?

— Не говорит. Требует встречи с тобой, пресветлый князь, для важной беседы.

— Впусти, — кивнул князь.

Все придворные знали о такой слабости князя, как душеспасительные беседы с монахами, и потому появление последних в замке князя в Крушеваце не вызывало уже удивления и беспокойства. Однако старец Исайя был монахом особым, не зря же он появился у князя в разгар таких тяжких раздумий. Да и сам князь Лазарь, едва увидев сухую фигурку Исайи, тотчас узнал его. Это был тот самый старец, который вещал народу на ярмарке о разгроме сербского войска на реке Марице и убивался по тому поводу, что не осталось более на сербской земле князей храбрых.

Остановившись посреди палаты, старец прижал руку к сердцу и, приветствуя князя, чуть склонил голову:

— Превозвышенный великий князь всей Сербии, премудрый, премужественный, в Господе премилый и возлюбленный господин и сын бренности нашей, да будет в царствии твоем изобилие благодати, мира и милосердия Божьего, — Исайя поднял голову и взглянул на князя. — Toe же обилие благодатей и милосердия Божьего и супруге твоей, превозвышенной княгине всей Сербии, премудрой и чадолюбивейшей среди женщин.

— С чем пожаловал ко мне, старец? — Князь Лазарь окинул Исайю с ног до головы тяжелым взглядом, и тот, словно от тяжкого бремени, согнулся до земли.

— Праздник душевный нынче у меня. Великий праздник, княже, да святится имя твое в веках.

— Договаривай, старче. Возможно, и мое сердце возрадуется твоему празднику.

— Закончил я давеча перевод великих писаний преподобного Дионисия Ареопагита.

— Что же, старче, потомки наши причислят тебя за сие усердие к лику святых.

— Не о том тщусь я, княже, — выпрямился Исайя и голос его, чуть надтреснутый, зазвучал четко и решительно. — И сам разумеешь, пресветлый, что не сей скорбный труд побудил меня просить у тебя аудиенции.

— Разумеется, старче! Но я, преклоняясь пред летами твоими немалыми, не дозволил себе прежде времени побуждать тебя говорить о главной цели твоего посещения.

Князь Лазарь встал и величественной походкой подошел к старцу.

— Дозволь уста мои приложить к святой деснице твоей.

Князь склонился и поцеловал руку старца, затем, взяв его под руку, сопроводил к скамье. Выждав, пока старец выберет себе для сидения удобную позу, князь Лазарь произнес:

— Теперь я готов, старче, выслушать все думы твои, ибо в них я уже чувствую торжество великой мудрости государственной.

— Скажи, князь, готов ли ты совершить богоугодное дело? — сверкнув выцветшими от старости глазками, прямо спросил Исайя.

— Есть ли для государя земного что более великое, чем вершить то, что угодно Богу? — Лазарь уже сидел в кресле и с интересом ловил каждую мысль старика, потому что уже начал догадываться об истинных целях его миссии.

А начал старец издалека) хотя и понимал, что многое из того, что он сейчас скажет, ведомо князю. Но понимал старец и то, что в лице князя он приобрел внимательного и благодарного слушателя. Потому-то и начал издалека, потому-то и не торопил мысль свою.

Начал старец с того, что испокон веку Восточная Македония и Фессалия, Эпир и Акарнания принадлежали патриарху цареградскому, да только отнял эти земли у последнего царь Стефан Душан и не пожелал, чтобы в его владениях правили чужие, пусть и законные, Богом определенные святые отцы. И греков заменил он сербами. То и послужило причиной вражды и отлучения Душанова от церкви. Патриарх царегарадский потребовал, чтобы, несмотря на светскую власть, Душан оставил ему все его епархии с его священниками. Но Душан отказал в этом патриарху. И тогда последний наложил анафему на него, на новоиспеченного патриарха Иоанникия, на всех его чад, на все его духовенство и на всю церковь сербскую. Но уже сам Душан, муж богопочитаемый, обеспокоился смущением своих подданных, оказавшихся под проклятием вселенского патриарха, и попытался было устроить примирение церковное, но его попытки оказались тщетными, ибо Душан не желал уступать относительно епархий, не уступил со своей стороны и патриарх Калликст.

При царствовании Урошевом народ сербский, от великаши до себра, мало заботился о лежавшем на нем проклятии — в жестоких распрях сохранить бы голову, куда уж о душе думать. И лишь Вукашин с Углешей (который был владетелем именно тех областей, из-за которых и разгорелась в свое время церковная вражда двух императоров и патриархов) вновь озаботились расколом церковным. Особенно велики заслуги были у деспота Углеши, отправившего в Цареград к патриарху Филофею посольство, через которое изъявлял желание и свою готовность уступить требованиям вселенского патриарха и просил его прислать в Сербию свое посольство, кое бы сняло проклятие с отлученных. Это посольство и прибыло в Серры, и затем, после довольно продолжительных переговоров, в мае 1371 года мир был объявлен совершенно восстановленным. Но касался он только Западной и Восточной Македонии. Да к тому же в октябре того же года Углеша с Вукашином погибли на Марице, и Савва, патриарх сербский, пользуясь наставшим государственным безначалием, отказался подчиниться условиям состоявшегося помимо его воли соглашения…

— И назрело время ныне, княже, воплотить в житие насущную потребность церквей наших и народов наших, — закончил свою долгую речь старец Исайя.

— И я о том, старче, думаю, да не знаю, как к тому делу верней подступиться. И мне нужна подмога ромейская, не только церковная, но и мирская.

— Без церковного единства не бывать и миру мирскому.

— О том я ведаю, старче, — согласился князь Лазарь. — Но вижу, что для достижения единства церковного без тебя мне не обойтись. Ступай в Печ к Савве. Коли даст он тебе благословение, быть тебе с посольством в Цареграде.

— Но и мне без тебя, княже, браться за дело негоже, — покачал головой старец. — Без хрисовули твоей патриарх Савва и не почтит меня своим вниманием.

Что верно, то верно. Крепко невзлюбил патриарх сербский молчальников-исихастов, к коим принадлежал и старец Исайя. Но по той же самой причине выбор Исайи послом в Цареград выглядел беспроигрышным, ибо и сам вселенский патриарх Филофей Коккинос (Красный) был верным учеником и другом Григория Паламы, проповедовавшего совершенно новое церковное учение — исихазм. По этой причине Исайе было гораздо легче найти общий язык с Филофеем. И князь Лазарь, почти не задумываясь, трижды хлопнул в ладоши.