Печать Раннагарра (СИ) - Снежная Александра. Страница 112

Оливии было жаль… И погибшую семью мужа, и его болтливого брата, и самого Кассэля дель Орэна ей тоже было жаль.

Так и не дождавшись служанок, Оливия сама вытерлась и, облачившись в роскошный подарок Грасси, вышла из купальни.

Мелодичный звук играющей скрипки коснулся ее слуха, едва она открыла дверь. От этой музыки не было спасения, она затягивала словно омут, брала за душу, выкручивала руки, вынимала сердце и рвала нервы в клочья. Не было сил слушать этот пронзительный крик души. Удушливое отчаяние захлестнуло с головой, и Оливия, сделав глубокий вздох, замерла, чувствуя, как к горлу подступает ком и на глаза наворачиваются слезы. У нее не было сомнений в том, кто был исполнителем и что он сейчас играл: гордый маршал Аххада изливал в музыке свою боль — это плакало его израненное сердце.

В углу, у стены, зажимая руками рты, рыдали Марси и Фэлис. Глядя на них, Оливии самой хотелось выть.

— Ступайте, вы мне больше не нужны сегодня, — нетерпеливым жестом отпустила девушек Ли. Ей почему-то казалось, что эта исповедь души слишком личная, и Ястреб играл ее вовсе не для слуг.

Дойдя до смежной с его спальней двери, девушка уткнулась лбом в блестящую полированную поверхность, кожей чувствуя льющиеся сквозь нее вибрации. Створка вдруг медленно подалась вперед, словно кто-то свыше хотел, чтобы она вошла внутрь. Неведомая сила заставила сделать шаг и…

Незримой нитью привязавшая ее к себе мелодия повела за собой, лишая способности думать — только чувствовать боль, грусть, отчаяние и одиночество играющего ее мужчины.

Жидкое и огнистое мерцание свечи танцевало дивный танец на его одухотворенном лице, делая его то трогательно-беззащитным, то строгим и серьезным, то задумчивым и грустным. Смычок порхал по струнам, заставляя их петь что-то такое трепетно-печальное, что хотелось плакать. Скрипка плавилась от невозможной нежности его душераздирающей музыки. Пальцы Ястреба гибко и плавно скользили по грифу, и в их движении было что-то завораживающее. Словно он не играл, а ласкал инструмент, как пылкую любовницу.

Оливия пошевелилась, и шорох ее одежд, вплелся тихой нотой в льющиеся из-под пальцев герцога музыкальные кружева. Касс резко развернулся, пронзив Оливию, как стрелой, непроницаемой мглой своего взгляда. Смычок замер, а потом взмыл вверх, заставив инструмент пронзительно застонать на высоком надрыве. Мелодия падала каплями слез. Натянутой струной звенела печаль. И в глазах идущего к ней навстречу мужа плескалась зеленая тоска.

Оливия медленно попятилась, смущенная и ошеломленная его напором. Дверь резко захлопнулась, как от сквозняка, и отступать было больше некуда. Спина уперлась в преграду стены, а остановившийся в шаге мужчина теперь играл свою исповедь только для нее — глядя своими невозможными глазами в самую душу.

Музыка теплым ветром окутывала дрожащее от непонятного волнения тело Оливии, ложилась на сердце мягким бархатом, и в целом мире сейчас не было ничего и никого, только этот чарующий звук рыдающей скрипки и горящие зеленым огнем глаза герцога.

Он подошел так близко, что Оливия видела бьющуюся на виске жилку, лучики морщин, пролегшие между бровей и горькую усмешку в линии его плотно сжатых губ.

Скрипка умолкла неожиданно. Воздух наполнился жаркой тишиной, такой же острой, как лезвие ножа.

— Не уходи, — руки Касса впечатались в стену по обе стороны от ее головы, поймав Оливию в обжигающую ловушку его сильного тела.

Ястреб опустил голову, коснувшись носом лба жены, и застыл так, отбирая у нее все больше пространства натиском своей тяжело вздымающейся груди. Кто-то незримый сжег весь воздух вокруг, заставив задыхаться и жадно ловить губами отчаянные вздохи друг друга. Расстояния, разделявшего их, стало катастрофически мало, и так много жалящих пульсирующих точек соприкосновения их напряженных и распаленных огнем тел.

— Не уходи. Не сегодня. Останься… только на эту ночь, — лихорадочно сверкая глазами, возбужденно пробормотал Касс, с шумом втягивая ноздрями запах ее волос. — Я больше никогда не сделаю тебе больно, — руки мужчины медленно сползли по стене на зажатые плечи Оливии, обхватили шею, приподнимая большими пальцами подбородок и заставляя смотреть в его глаза. — Никогда. Слышишь? Больше никогда. Обещаю.

Что-то болезненно-острое засквозило в его затопленном льдистой горечью взгляде.

— Обещаю, — будоражащим кровь шепотом повторил он. Сняв со своей шеи круглый медальон на золотой цепочке, он надел его на Оливию, а затем выразительно посмотрел в ее глаза: — Я клянусь, Лив. Не уходи…

Широкая ладонь осторожно и уверенно накрыла грудь охотницы, и она, вздрогнув, испуганно вжалась в стену, заметавшись затравленным взглядом по сторонам.

— Больше никогда, Лив, — жарко выдохнул Касс в ее губы. — Больше никогда, — горячий шепот обжег кожу ее щеки, — Лив. Посмотри на меня.

Девушка подняла голову и застряла в зелени его глаз, как муха в меду, не в состоянии пошевелиться или сказать хоть слово. Он передавал ей свои эмоции, такие терпкие, острые, пронзительные, медленно вытягивающие нутро и заставляющие струиться кровь по венам жидким огнем. Перекатывающиеся на языке жгучим перченым послевкусием.

Так вот как у него это, оказывается — горячо, невыносимо голодно. Кровь до одури стучит в жаркой от желания голове и руки подрагивают от нетерпения, живя отдельной жизнью, повинуясь лишь сумасшедшему импульсу гладить, трогать, касаться, чувствовать…

— Лив, — тягуче и низко протянул он, запуская пальцы в ее короткие волосы. — Верь мне, Лив.

И она поверила…

Почему?

Зачем?

Просто устала. Бороться с ним. С собой. С противоречиями, разрывающими душу напополам. Устала жить прошлым. Устала бояться. Его. Себя. Устала жалеть о чем-то безвозвратно ушедшем. Да и поздно…

Сильные руки словно пушинку подняли Оливию вверх и жаркие, сухие губы сомкнулись на ее устах. Одежда улетела прочь, сорванная в голодном порыве его нетерпеливого безумства.

Комната вспыхнула, как факел. Огненные лозы ручейками побежали по стенам, закручиваясь в узоры и рисунки, оранжевый вихрь обвил и подхватил страстно целующихся супругов, раскачивая на упругих волнах, словно в колыбели. Пылающая постель приняла в свои объятья их сплетающиеся тела, и в этом безудержном вихре стихии обнаженные и отбросившие самоконтроль мужчина и женщина танцевали свой завораживающий древний танец губ, рук и бессвязных слов.

Последние сомнения и уже ненужные проявления стыда утонули во всепоглощающей нежности его поцелуев, и Оливия таяла, зажатая в горячих объятьях мужа, как свечка, брошенная в огонь.

Отсветы огня теплой охрой ложились на светлую кожу охотницы, мягко обрисовывая красивые изгибы бедер, совершенную округлость груди, плоский живот, и Ястреб неторопливо оглаживал ладонями контур ее тела, словно скульптор, любующийся статуей, вышедшей из-под его резца.

Воздух плавился и горел, смешиваясь с запахом вереска и мяты, исходящим от ее волос. Касс пьянел от этого запаха. Шалел от восторга, касаясь жены губами и руками, и от того, с какой покорностью она позволяла ему это делать.

— Позови меня… — не отпуская взглядом, исступленно лаская ее тело, шептал он. — Позови, Лив, — тяжелые ладони ласково скользили по теплому бархату ее кожи, меняя тональность ее коротких вздохов на тягучие, гортанные стоны. Он играл на струнах ее распаленного тела, как на своей любимой скрипке: нежно, самозабвенно, одержимо, упрашивая, обещая, задавая нужный такт и ритм.

— Позови, — умолял он ее, рисуя языком влажные круги на ее груди, прокладывая губами теплые дорожки на подрагивающем животе, обжигая бесстыжими дерзкими поцелуями беззащитно раскрытые бедра, — Меня. Лив. Позови, — звучал чарующей музыкой его искушающий, как грех, голос, растекаясь по венам тягучей истомой, расползаясь по коже волной огненных мурашек.

Потерянная, ошеломленная и убаюканная медленными, восхитительными, сводящими с ума ласками, Оливия не могла произнести и слова, задыхаясь, ловила ртом липкий густой воздух, слыша сквозь пелену сладкого угара лишь соблазняющий, доводящий до состояния помешательства шепот. Обещающий блаженство, свободу, полет, освобождение от неутоленной жажды, терзающую ее ноющую и распаленную плоть невозможной чувственной пыткой.