Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 77

Лайнеф лояльно относилась к блудницам. По большей части происходившие из пленённых женщин галльских и германских племён, они периодически появлялись в турме, обслуживали её солдат, напрочь опустошая их карманы. Она смотрела на это сквозь пальцы, ибо каждый выживал как мог. Но себя в подобной роли никогда и не помышляла — облик жрицы любви для воительницы был оскорбительным.

Теперь же представила себя этакой гетерой с манерами бесстыдной римской волчицы, с набеленными щеками и подведёнными сажей глазами, плавно шествующей перед Фиеном в сандалиях на высоких деревянных колодках. Вышло довольно интригующе, жаль, к полупрозрачным шелкам не приспособишь меч. Вероятно, дело в том, что быть гетерой для собственного мужа очень даже привлекательно. Однако, она пофантазирует на эту тему потом, когда силы к ней вернутся. Сейчас же глаза эльфийской принцессы сами собой слипались. Ей безумно хотелось спать.

— Спи, — шепнул Фиен, прижимая истинную к собственному сердцу. Он знал, что Лайнеф опустошена, потому что сам был виновником её истощения. Так было и раньше, когда они любили друг друга, так будет и впредь. Его ненасытность по ней не оставляла обоим шанса. Но так не будет этой долгой холодной зимой, обещающей для него стать голодной.

Он догадался наконец, что его отвлекало, что беспокоило в Лайнеф, почему его самка казалась иной. Откровение стало для него невероятным, непостижимым потрясением. Но, с другой стороны, есть же Квинт — плоть от плоти, так отчего боится поверить? Он ведь ощутил тот странный привкус иной энергии в тёмной, едва заметной, едва теплившейся, но отличимой от будоражащей энергии Лайнеф.

«Твою мать!.. Охренеть! — Фиен нервно запустил пятерню в волосы, глубоко втягивая морозный воздух и с шумом выпуская его. — Просто охренеть! В уме не укладывается. Почему не сказала? Хотя, может и не знает».

Мактавеш поднялся и взглянул на спящую жену. В темноте её белоснежное тело казалось хрупким, а она сама — абсолютно беззащитной.

«А выносит ли, справится? Разродится? Дьявол!.. — чёрное сердце демона предательски сжалось внутри, а грудь распирало от волнения. Но тут во сне Лайнеф откинулась на спину и растянулась на ложе в излюбленной вольной позе, закинув руки за голову, как спят только уверенные в собственных силах воители. Фиен улыбнулся, — Ага, как бы не так! В ней одной столько дьявольщины и жгучей жизни, столько неукротимой страсти, что чёрта с два не разродится! От меня только такая может зачать и родить!»

Мактавеш укрыл Лайнеф покрывалом. Спешно нацепив на себя свежую одежду, он направился к выходу, но, поколебавшись, вернулся к эльфийке. Хищник приблизил лицо к её груди и втянул в ноздри исходящий от тела женщины запах. Ещё раз убеждаясь в правоте собственных выводов, он удовлетворённо заурчал и, дополнительно натянув на жену медвежью шкуру, покинул палату.

Выйдя в длинный, освещённый факелами коридор, Мактавеш с удивлением заметил в отдалении стоящих старейшин. Анку, Марбас и Кайар.

— Какого дьявола вы тут торчите? — вожак пошёл к ним. — Что еще стряслось? Квинт?

— Всё в порядке, господин, — заверил Кайар. — Ему выделили отдельные палаты.

— На черта? Пусть вместе со всеми, внизу, в общей зале, — возразил вожак клана. Церемониться с парнем лишь потому, что тот его отпрыск, делом считал неверным и только во вред Квинту.

— Молодой Мактавеш тоже так сказал. Он сейчас к ведьме пошёл.

— Куда?! — брови Фиена удивлённо взлетели вверх.

— В погребальном склепе она лежит, — в разговор встрял старейшина Анку. — Госпожа не позволила сжечь. Ему дорогу служивый показывает, Кезоном кличут. Они оба из солдат госпожи.

— Добро. Ну а вы чего тут топчетесь?

— Мы по поводу жены Алистара… Верно ли, что прислужники болтают, будто госпожа наша на сносях? — замялся Кайар, на удачу сжимая в складках одежды трубку. — Так ли, господин?

Фиен коротко кивнул.

— Тогда дозволь сказать, вождь. Нельзя белокурую трогать, она будет нужна госпоже Лайнеф. Белокурая — единственная, кто с ней был, когда сын твой родился.

— Знаю, что нельзя. К ней и иду, а вы расходитесь, — Мактавеш направился дальше по коридору, но остановился и позвал Марбаса: — Помнишь ту бабу, что Вэриана мать? Ну, что на волчьем острове вызволили?

— Угу, рыжая такая. Припоминаю, вождь.

— Найди её и отведи в мои палаты. Пусть там на тюфяке спит, пока госпожа не подымется, да у двери сам побудь. Мне так спокойней.

В окна Килхурна заползли ночные тени, а из-за туч показалась луна. Тьма накрыла крепость, снизойдя сонной негой на утомлённые тела и рассудки смертных его обитателей, но не все спали в эту ночь, потому что у вожака клана было слишком много дел перед возвращением в Данноттар.

— А он переменился, этот Квинт, не находишь? Замкнулся в себе, что ли, нелюдимым стал… — как будто речь шла не о идущем рядом сослуживце, а о ком-то ином, рассуждал Кезон. Он не смотрел на спутника. Зачем, когда в темноте всё равно не различить лица? Взгляд солдата устремился к крепости. Черной бесформенной массой с тускло освещёнными факелами оконными глазницами в ночи она походила на силуэт этакого чудаковатого великана, приземлившегося прямо посередине плоскогорья грузным каменным телом, чтобы перевести дух.

«На этой земле всё наполнено смыслом, — рассуждал старожил времени. — Тот же неприметный булыжник, и вроде никчёмен, но и ему применение найдётся. А коли так, то душу и старание в него вложивши, одухотворить можно. Так и есть, любая вещь смыслом и душой наполнена от создателя своего, и всё в пропорции ровной пребывает — мир против войн, утраты против обретения, добро со злом, а смерть в равновесии с рождением».

Они возвращались в крепость из склепа, расположенного на холме восточнее от неё. Усыпальница, наличие которой само по себе было нехарактерным для бриттов, представляла из себя довольно внушительных размеров пещеру в основании взгорья с замурованной каменной дверью. В ней покоились мощи нескольких достославных вождей Килхурна, которые имели несчастье дожить до старости и умереть естественным путём, отчего лавры их меркли, ибо считалось, истинный воин обязан погибнуть в бою. Но, вероятно, вклад этих людей в упрочение положения когда-то процветавшего Килхурна был столь значим, что бритты решили на иноземный манер увековечить о них память. Там же, в стороне ото всех, на невысоком постаменте стоял ничем не примечательный деревянный ящик, в котором покоилось тело Алексы.

Правильным было отправиться сюда утром, ибо Кезону не были чужда усталость в конце слишком хлопотного и насыщенного событиями дня. Квинт не позволил ему зайти внутрь, но сам находился в склепе так долго, а ночи в Каледонии были столь холодными, что легионер продрог до костей. Однако и обратно один возвращаться не хотел. Мало ли что парню в голову взбредёт. Теперь же, идя по застланной белёсым туманом тропинке, которую местные именовали тропой дани, он то и дело ёжился и потирал окоченевшие руки.

После дождя плоскогорье превратилось в разбухшее месиво, прихваченное тонкой коркой льда. При каждом шаге лед под ногами мужчин хрустел и лопался, сапоги по щиколотку утопали в чавкающем дёрне, а репейники высохшего чертополоха так и цеплялись за шерстяные пледы, норовя оставить путников беззащитными перед промозглым ветром. Прерывая его завывания, недружелюбным рыком прозвучал голос Квинта.

— Нечего меня анализировать, за собой смотри.

— Так как же, если само бросается, — покачал головой солдат. — А что на меня-то смотреть. Каков был, тем и остался.

— Не тем. Всё к дьяволу стало не тем!

Кезон ожидал объяснений, но Квинт замкнулся, отказываясь продолжать разговор. Он полностью сосредоточился на тропе, игнорируя сослуживца. Однако, краткая реплика и агрессия тона дали пищу для безрадостных размышлений Кезону.

«Сын вожака глубоко оскорблён и к переменам в судьбе своей настроен враждебно. Не спрашивали его ни о чём, вырвали с корнем из привычного мира, в котором ведал, кто и что он есть, и насильно навязали новую жизнь. Открыв правду, нанесли обиду самолюбивому воину, когда узрел, что до сих пор во лжи существовал. Ясное дело, что не хочет примириться со всем этим, семью принять. Потеря же ведьмы, к которой прикипел сердцем, окончательно ожесточила его. Да, всё так, Квинт — воин гордый, всегда был на виду, а теперь, выходит, что у командора на вторых ролях. Эх, госпожа Лайнеф, госпожа… тебе бы с сыном поговорить-пообщаться, а тут всё одно к другому. Беда… Завтра переговорю с ней».