Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 79

«Какова дрянь, а?! Бери, трахай, только мужа не тронь. Строит из себя мученицу, когда мужу сама нож в спину вонзает. Сочувствую, старина Али. На твоём месте я бы придушил такую собственными руками».

Каледонский вождь встал между распахнутых ног эльфийки. Скрестив руки на груди, энное время он молча рассматривал тело женщины, будто раздумывал, согласиться ему или нет. Несомненно, когда-то инкуб не оставил бы красотку без жаркого внимания — оприходовал бы по полной, искушал, испил, пока не удовлетворил собственную похоть. Теперь же, взирая на щедро предлагаемое пиршество, Фиен окончательно осознал, что остальные самки его не заводят. Они не возбуждали в нём аппетит, что с лёгкостью в любое время дня и ночи удавалось Лайнеф. К ним он оставался холоден и равнодушен, находя их пресными и безвкусными.

В том было нечто пугающее и одновременно необъяснимо правильное, что обоюдно наполняло сердце инкуба беспокойством и приятным умиротворением, причинами которых оставалась всё та же Лайнеф. Страх потерять её и охренительное удовлетворение от обладания ею — ядрёное пойло, сваренное в аду и выброженное в раю, пить-не испить которое он заклинал судьбу. Две крайних параллели одного огромного чувства, называемого у смертных так просто и незатейливо — любовью.

В конце концов глаза его вспыхнули унизительной для Иллиам насмешкой:

— Хм… щедрое предложение, ушастая, но, давай представим, что ответит на это твой муженёк? Как считаешь, что бы он предпочёл, свою честь или жизнь?

Иллиам запнулась, но пролепетала, едва ли веря собственным словам:

— Я надеюсь на твою порядочность, вождь Мактавеш.

— Проклятого? — Фиен грубо расхохотался, будто в этом желчном смехе заключалось всё то, что он думает о приписываемой ему эльфийкой порядочности. — Шлюхи меня не волнуют. Я полностью доволен своей женой.

Покраснев до ушей, Иллиам моментально сжала бёдра, поражаясь тому, что совершила. Боги, какой стыд! О чём она думала? Как могла предположить, что согласится? Немыслимо! Вероятно, она обезумела, раз вообще додумалась до такого. Обречённо Cаm Veryа опустила голову на подушку, испытывая раскаяние и вину перед Алистаром, Лайнеф и перед самим Мактавешем.

— В таком случае… — тихо произнесла она, — зачем ты пришёл? Неужели сейчас?..

Фиен понял, что спрашивает о казни, и было бы неплохо оставить её в неизвестности, но, чёрт его знает, что побудило его пощадить чувства эльфийки. Возможно, в демоне проснулась жалость к отчаявшейся красавице, возможно, благодарность за то, что в самое трудное для Лайнеф время оставалась с ней, только вожак стаи демонов небрежно накинул на её тело плед, тем хоть как-то вернув Иллиам крупицы самообладания.

— Нет. Казни не будет.

Cаm Veryа болезненно дёрнулась — край пледа задел открытые раны. Она кивнула и нашла в себе силы посмотреть Мактавешу в глаза.

— А что будет с моим мужем?

— Это зависит от тебя, ушастая, — усмехнулся Фиен, свысока взирая на лежащую перед ним бессмертную.

— Я не совсем понимаю…

— Мне нужна правда. Что было раньше и что произошло в той пещере? От Алистара я её не добьюсь. Защищая тебя, этот болван будет молчать. Причина мне понятна — твой брат трахал тебя в тех катакомбах.

Иллиам вся похолодела, в затравленном взгляде мелькнула злость.

— Это не так! — выкрикнула она неожиданно громко скорее от отчаяния, нежели из желания обмануть.

— Неверный ответ, тёмная, — усмехнулся вождь Каледонии. — Когда Алистар вынес тебя из подземелья, твоё тело воняло двумя самцами.

Чёрт бы побрал проницательность этого инкуба! Чёрт бы побрал этот нескончаемый стыд! Даже будучи мёртвым, Кирвонт Доум-Зартрисс умудрялся ей испортить жизнь. Неужели тень подонка будет преследовать её бесконечно? Боги, как она устала! За что ей это?! Почему её не оставят в покое?

— На тебе печать насилия, иначе бы ты берегла собственный храм. Я вижу её отчётливо. Твой брат проделывал это с тобой не единожды, пользовал и раньше, — продолжал вождь, требуя от неё признания.

— Что ты от меня хочешь? Что?! — на глазах Иллиам навернулись слёзы и она не выдержала, сдалась: — Да, ты прав! Прав! Прав, дьявол!

Это были не те искусственные слёзы, к которым прибегают ветреные, капризные красотки, чтобы добиться внимания мужчин. И не те намеренно расчётливые, которыми виртуозно играла сама Cаm Veryа, когда считала их полезными для дела. Настоящие, горькие слёзы покалеченной жизнью женщины покатились по гладким её щекам, а вместе с ними вдруг сама собой полилась речь.

Иллиам ни за что не рассказала бы позорную тайну своей юности Алистару, но стечением обстоятельств она выплыла на поверхность, и то немногое, что видел и слышал эльф в подземелье, только вершина айсберга, которая будет довлеть над ними, как бы он этого не отрицал. Она не расскажет об этой истории и Лайнеф — женщина, познавшая единственного мужчину, любящая и любимая им, не сможет понять того ада, через который Иллиам пришлось пройти. Но непомерный груз, сотнями лет мучивший тёмную, в одиночестве нести было больше невыносимо. Вероятно, существует предел хронической болезненности, некой глубоко личной прокажённости, от которой необходимо избавиться. Есть такие душевные хвори, исцелиться от которых можно лишь преломив жгучий стыд и собственную жалкость в глазах другого, причинив себе боль, выдрать и вырвать их из себя. Потом должно быть легче. Обязано быть. Потому сквозь злые слёзы, не красившее безупречную блондинку шмыганье носом и сдавленные всхлипы слова посыпались из неё, как мука через решето.

Она говорила и говорила, а бесчисленные минуты сменялись одна другой. Иллиам ненавидела каждую из них, ибо, омрачённые тяжёлыми для неё воспоминаниями, это были минуты посрамлённой гордости безупречной Cаm Veryа, её далёкого, отвратительно порочного прошлого и очевидной нынче демону её слабости. Несдерживаемым ядом речи эльфийка алчно расправлялась с каждой их них, как со старыми, но злейшими своими врагами. Если бы кто-то увидел её сейчас, навряд ли помыслил, что эта сквернословящая в ненависти своей мегера с глазами, горящими безумием и искривлённым от ярости ртом была желанной гостьей в домах вельмож и вхожей в известные патрицианские круги Рима. Но Иллиам не интересовало, как она теперь выглядит. Ей было всё равно, что о ней будет думать впоследствии вожак демонов. Она оставалась благодарна ему за то, что не ушёл.

Иногда он вставал у окна к ней спиной, и отсутствующий взгляд Фиена устремлялся к линии горизонта, где пробуждался рассвет. Руки его сами собой сжимались в кулаки, и он прятал их в карманах кожаных штанов, отменно подчёркивающих высокие, мускулистые ноги с тугими ягодицами, и значимая фигура вождя слегка колебалась, как огромный чёрный фрегат, разрывающий спокойную гладь умиротворённого океана, когда сапоги перекатывались с каблука на мысок. Тогда Иллиам казалось, он не слышит её. Она замыкалась, а её душа пугливой, дрожащей ланью пряталась в привычную темноту холода и отрешённости. Но лишь на краткие мгновения, ибо необычно спокойное для порождённого в огне: «Продолжай, эльфийка, я слушаю твой рассказ» магическим образом выманивало её обратно.

О, да! Что-что, а древний инкуб во всех тонкостях изучил женскую суть, познал глубину низости и развращённости вожделеющих его самок, их изощрённую жестокость в ревности и соперничестве, мстительность, зависть, лживость, тщательно скрываемую под такими добродетелями, как скромность, красота, нежность, чистота… Сколько их было, этих «непорочных»? Много. Баснословно много. Они все слились в нечто аморфное, лица окончательно выветрились из памяти. Он изучил этот противоречивый подвид живой субстанции вдоль и поперёк, как охотник, ежедневно вылавливающий по несколько куропаток для пропитания, досконально знает особенные повадки птицы. Они потчевали его собой, он их пользовал. Манипулировал, зная в совершенстве эту приевшуюся до оскомины игру всегда с одинаковым концом. Игра окончилась на Лайнеф, на не похожей ни на кого из них женщине, укравшей душу охотника, но прирождённое чутьё инкуба и познания останутся с ним навсегда.