Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 85

— Но зачем ему это? Зачем Дарену владычество?! Я не замечал за ним ни малейшей к нему предрасположенности, не припомню, чтобы он претендовал на какие-то почести и звания.

— А вот это уже ты кумекай, советник, что и зачем. Ему нужна та, что умеет читать вашу грёбанную книгу. Лайнеф! — взгляд смотрящего на воду демона стал необузданным, непримиримым. Мактавеш подхватил с земли камень и сжал в большой своей пятерне так, что булыжник раскололся на множество осколков. Фиен обернулся к Алистару, и от дикой ярости в дьявольских глазах зверя немало повидавший в стае эльф внутренне напрягся, ибо были опасения, что демон утеряет над собой контроль. — Я превращу в это любого, кто осмелится забрать мою девочку.

Иллиам пробудилась от ощущения, что не одна в палате. Первым порывом было схватиться за кинжал, что раньше держала под подушкой, а нынче отказалась от этой привычки. Застарелый, сгорбленный под тяжестью страха порыв, охвативший её спросонья, иссяк, как только Иллиам уловила знакомым запах. Это мог быть только он, её муж Алистар Кемпбелл. Она очень хорошо знала этот запах зрелого, настоящего, знающего себе цену мужчины, разбавленный едва уловимым ароматом сандалового масла.

Илли открыла глаза и к собственной горечи поймала сочувственный взгляд Алистара. Неверно истолковав его причины, она мысленно послала очередное проклятье мертвому брату и отвернулась, не желая быть объектом жалости. Она и помыслить не могла, что мужчиной владеет совсем иное чувство.

С болью в сердце взирая на изувеченную спину жены, Алистар терзался непомерной виной за то, что не смог предотвратить такого несправедливого наказания для собственной женщины. Он не знал, что сказать, и оправданий себе не искал, ибо какие могут быть тут оправдания? Иллиам не хочет его видеть, так, быть может, стоит уйти и надрать кому-нибудь демоническую морду, получив свою порцию увесистых тумаков? Но, чёрт всё это подери, кому же?! Палачу? Фиену и себе, за установленные ими же законы, которые против них обернулись? Уйти… Можно уйти из этой комнаты, что было бы малодушием, но от себя разве уйдёшь?

Вместо этого Алистар обошёл ложе и растянулся рядом с Иллиам, зная, что у него есть немного времени побыть с женой, пока выясняют личности погибших в конюшне. Закинув руки за голову и прикрыв глаза, он слушал её ровное дыхание. В палате повисло тягостное молчание, которое оба хотели прервать и не решались. Наконец эльф сдался:

— Я говорил с вожаком. Он сказал, что мне надлежит остаться здесь, пока форт не будет восстановлен и укреплён, а тебя берёт с собой в Данноттар.

— Да… Надеюсь, он объяснил тебе, для чего.

— Объяснил. Впрочем, причина мне видится совершенно неправдоподобной. Не могу поверить, что они настолько подходят друг другу.

Илли показалось, что Алистар сказал это с завистью. Она открыла глаза и посмотрела на мужа в тот самый момент, когда он сделал то же самое. Их взгляды встретились. Воровато, словно прощупывая друг друга сопричастность, ненадолго зацепились, но, не найдя обоюдной поддержки, ибо каждый считал себя недостойным другого, разошлись.

— И тем не менее, это так, — с горечью в голосе, адресованной далеко не чете Мактавешей, произнесла Иллиам.

— Ты довольна, что уезжаешь?

— Да.

Она оставляла невысказанным, что уезжает для того, чтобы вернуть себя. Собрать замаранную Кирвонтом и осквернённую ею же самой душу по кусочкам, научиться смотреть Алистару прямо в глаза, не стыдясь и не заподозрив в его ответном взоре жалости. Ей стало легче после того, как она выплеснула всё наболевшее на Мактавеша, осталось взять себя в руки и научиться быть такой, какую в действительности создали её боги от рождения. Не прятаться за сплошным очарованием, фальшь которого, доведённая до искусства во имя спасения себя настоящей, не видна близоруким окружающим, но которую так остро чувствовал её муж, оттого и презирал фаворитку Валагунда, а научиться дышать свободно, сбросив с себя все лицемерные костюмы, стать искренней, если это только возможно. Хоть чуть-чуть, иначе она никогда не познает себя, а как возможно любить кого-то, когда не знаешь, кто ты есть?

Хочется, хочется быть по-настоящему независимой. Взбалмошной, трепетной, нежной и грубой, хочется капризничать и грустить, громко хохотать и реветь в голос. Только чтобы всё по-настоящему, чтобы исходило от самого сердца. Хочется чувствовать! Она ведь даже не знает, любит ли своего мужа, или — о, боги, не допустите этой несправедливости! — это просто благодарность и восхищение невероятным и сильным мужчиной. Иллиам желала обрести себя, а для этого ей требовалось время вдали от Алистара Кемпбелла.

Где-то на самом дне её сущности в ней еще теплилась женская гордость, и потому она никогда не смогла бы пересилить себя и объяснить всего этого Алистару. А он, несмотря на зрелость лет и опыт общения с женским полом, который, по большому счёту, упирался-то в удовлетворение физических потребностей, не столь был опытен в тонкой материи переживаний и метаний представительниц прекрасного пола, в которой сам дьявол не разберётся и шею свернёт, и потому, логично предположив, что Иллиам уходит от него окончательно, с болью в сердце воспринял её решение. Возможно, ему бы нужно проявить решительности и встряхнуть тёмную хорошенько, но Алистар Кемпбелл был не менее горд, чтобы унизиться окончательно, тем более, что признался ей в той пещере в своих истинных к Иллиам чувствах. Он отпускал её, когда тёмное сердце, доселе уверенное и спокойное, каждым стуком без продыху отчаянно било: «Держи!». Сил находиться рядом и лежать истуканом больше не было.

Алистар приподнялся, прильнул ко лбу жены заледеневшими губами и пробормотал сухим, едва надтреснутым голосом:

— Я рад, дорогая, что ты довольна. Да будут боги к тебе благосклонны! — поднялся он и направился к выходу из покоев.

— Алистар! — непроизвольно имя мужа вырвалось приглушенным криком из её груди. Она не желала этого также, как не могла видеть его к ней жалости, но в тоже время отчаянно хотела удержать этого мужчину подле себя. Кемпбелл остановился и, не оборачиваясь, едва повел головой — ровно столько, сколько оставалось в нём сил, чтобы не сорваться и не сказать что-нибудь едкое и циничное, что испортит день их прощания. Он стоял и ждал, что она хочет сказать, а Иллиам смотрела на него и панически искала хоть какую-либо причину, чтобы задержать мужа:

— Ты знаешь… в принцессе проснулись магические силы, — она нервно рассмеялась, понимая, как это глупо. Как глупо сейчас говорить о магии. Какая же она идиотка, что задержала его.

— Да, я слышал, — Кемпбелл не сдвинулся с места, не обернулся — устало потёр ладонью лицо. — Это должно было случиться. Такая магия, которой обладали её отец и мать, не умирает, — он хотел добавить «как наш брак», но оставил горькую пилюлю при себе. — Что-то ещё?

— Хм… — эльфийка уже едва сдерживала слёзы, потому отвернулась от созерцания спины мужа и тихо сказала. — Нет.

— Доброго пути, моя… — он даже не знал, как теперь называть собственную жену, — Иллиам. Дорога до Данноттара не близкая, потому я просил Далласа позаботиться о твоих ранах. Будь благоразумна и не отказывайся от его помощи, когда придёт, тем более, что для него это тоже не просто — он любит свою жену.

Алистар едва не сказал: «Как и я свою».

Через энное время после вышеописанных событий Килхурн вновь пережил очередное потрясение, правда, на сей раз закончилось оно, к всеобщей радости, благополучно и живым весельем.

Лайнеф проснулась, привычно за последнее время прислушиваясь к собственному организму. Тошноты не было, что её успокоило и одновременно удивило, ибо сие пагубное явление неотступно навещало принцессу каждое утро. Она улыбнулась, закусила от смущения губы, вспоминая вчерашнюю ночь, и блаженно потянулась, стаскивая ногами с себя нагромождение шкур, которые, несомненно, на неё накидал ни кто иной, как Фиен. Задачка, между прочим, весьма непростая, ибо их оказался явный перебор. Лайнеф насчитала целых четыре шкуры, и в промежутке между двумя из них еще и плед клана Мактавешей.