Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 96

— И потому ты их заполонила игрушечными солдатиками, которых тайком изготавливали оружейники из голубой стали, и на которые я натыкался каждый раз, когда приходил по ночам взглянуть на свою спящую принцессу-сорванца, когда от её проделок прислуга получала передышку.

— Так ты приходил ко мне?! — глаза девы-воительницы вспыхнули удивлением, а когда губы отца дёрнулись в подобии улыбки, то и удовольствием. Он так редко при жизни ей улыбался, так редко, что для Лайнеф это было самой лучшей наградой.

— Я знал о каждой твоей выходке, дочь. Слушать доклады о тебе было увлекательным занятием. Уже тогда предвидел, что с тобой не будет сладу, а будущее твоё станет необычайно грандиозным.

Слишком запальчиво Лайнеф сделала собственные выводы. Горько осознавать, что не оправдала надежд отца, но то была её жизнь, и даже великому королю она не уступила бы право судить её выбор.

— Значит, ты появился, чтобы выразить своё недовольство. Тогда в очередной раз разочарую тебя, мой король. Я ни о чём не жалею ни секунды.

— С тобой и сейчас нелегко, — и вновь эта загадочная полуулыбка отца обезоружила принцессу. — Я пришёл по двум причинам, Лайнеф. Первая весьма важная, вторая сугубо личная, но обе требуют твоего непосредственного участия. Дочь моя, ты знаешь, наш род один из самых древних. Магическая и жизненная мудрость его, накопленная от самого основателя Лартэ-Зартриссов, бесценна. Она передаётся вместе с кровью новорождённым, вскармливается с молоком матерей. Она таится в каждом из Зартриссов и ждёт назначенного часа, когда сможет расцвести. Сейчас она приоткрылась тебе. Не игнорируй её, Лайнеф. Черпай во благо себя, семьи, своего клана и нашей расы, обогати своим опытом, но помни, что наш род не должен прерваться на тебе и моём внуке. Он мне в искупление пред демэльфами, — Валагунд отрешённо воззрился куда-то поверх головы дочери. Гордый король погрузился в собственные размышления, не желая что-либо объяснять. Наконец, он вновь заговорил: — И вторая, личная причина: я слишком люблю покой, чтобы видеть тебя в Арванаите.

Принцесса растянула губы в подобии улыбки. Отец говорил загадками, а голос его точил грустью, будто Валагунд прятал что-то запретное и постыдное от собственной дочери. От этого на душе становилось неуютно и тревожно.

— Что же Морнаос?..

— Время придёт, и ты найдёшь решение, а древняя магия наших предков поможет тебе. Сейчас я вижу, как горят твои глаза, когда думаешь о муже, Лайнеф. Меня не радует, что проклятый демон пленил сердце моей дочери, но признаю, во всей империи не нашлось бы ни одного эльфа, достойного тебя. Ты обрела свой путь в жизни, но осознала ли его?

Лайнеф нисколько не колебалась с ответом. Она кивнула и положила руку на живот.

— Хорошо, дитя моё. Тогда не отказывайся от борьбы и прими всем сердцем своего нерождённого младенца. Возлюби так же сильно, как любишь его отца. Пусть он почувствует, насколько дорог тебе, тогда плод демона умерит свой аппетит и пощадит тебя, ибо даже тьма сдерживает натиск там, где чувствует к себе обожание. Жрец тебя больше ничему не может научить, потому призови белогривую кобылу. Она вернёт тебя, тигерна, домой.

Лайнеф понимала, что дух отца прощается с ней. Горло перехватывало от непролитых слёз и, возможно, она позволит себе эту слабость, но не сейчас, когда смотрит в глаза расплывающемуся его образу. Принцесса закрыла глаза и призвала верную Гауру, что находилась в Данноттаре за много миль от поселения. Когда же вновь открыла, с удивлением обнаружила, что лежит на своём лежаке в том же нищенском брохе, застеленном нетронутыми шкурами, а посредине единственной комнаты мирно потрескивает разведённый пиксткими женщинами очаг.

«Сон? — потрясённо приподнялась Лайнеф на локтях. — Чёрт возьми, это всего лишь сон…»

И только тут заметила сидящего у костра друида, а раны на плече и запястье напомнили о себе тупой болью.

— Я вижу тебя, жрец… — таинственно улыбаясь, прошептала прозревшая эльфийка, осознав, что не все сны остаются только снами.

— Гретхен, запри дверь и не выходи никуда без надобности, — Даллас неуклюже приобнял жену, зарылся лицом в копне еще не собранных после ночи волос и вдохнул аромат теплого женского тела. Смертная, счастливо улыбаясь, оплела руками торс мужа.

— Каждый раз одно и то же. Я всё помню, сердечный, только преувеличиваешь ты. Нет мне никакой угрозы от вожака. Зачем я ему? — мягко упрекнула она мужа, заглядывая в обеспокоенные глаза. — Да, едва не забыла: госпожа Иллиам навестить собиралась. Знаешь, она очень приятная в общении и красавица невероятная. Никогда бы не подумала, что такая благородная леди снизойдёт до обычной простолюдинки, не побрезгует заявиться в наш дом.

— А почему нет? — удивился Даллас, — Чудачка ты, Гретхен. У неё сундуки от добра ломятся, а она всё робеет что получше одеть. Вот если ты выкинешь эту дурь из головы, да принарядишься, помяни моё слово, будешь наравне и с госпожой Кемпбелл, и с госпожой Мактавеш стоять.

— Нет, Даллас. Ты сам знаешь, то видимость одна. Вы ж бессмертные, что боги, а обе госпожи так вообще звёзды яркие. Я и не знала, что такие существуют. Кто я рядом с ними? Так, человек, — беззлобно махнула она рукой.

Далласу не нравились речи Гретхен. Он терпеть не мог, когда вольно-невольно она напоминала ему о своей смертности. А с тех пор, как в Данноттаре появилась Иллиам, демон частенько замечал грусть в глазах жены. Несомненно, она сравнивала себя с блондинистой эльфийкой и выводы делала не в свою пользу.

— А ну, посмотри на меня, милая! — притянул он жену к себе, пальцами взял за подбородок, вынуждая поднять голову. Пушистые рыжие ресницы, обрамляя удивлённые глаза цвета глубокого неспокойного моря, взметнулись вверх, круглого личика с многочисленными конопушками коснулся пробившийся в оконный проём робкий луч, припухшие алые губы, зацелованные демоном этой ночью, так и манили отведать вновь их сладости. — Ты же вроде завистницей никогда не была, Гретхен. Госпожа Иллиам, конечно, красотка, но для меня-то ты краше всех. Так в чём же дело? Или кому другому хочешь понравиться? — Даллас недобро нахмурился и с подозрением взглянул на жену. — Вожаку, например. По нему, вон, все бабы сохнул.

— Ну, вот ещё! Да если хочешь знать, я господина нашего до сих пор побаиваюсь. Нет, они с Лайнеф идеальная пара, и я мечтаю, чтобы она поскорее вернулась. Просто… — Гретхен замялась и покраснела.

— Ну? Говори же?

— Просто на госпожу Лайнеф и госпожу Иллиам каждый обращает внимание, их слушают и почитают, а я… Я как невидимка для тебя — что-то делаю, суечусь то на кухне, то в залах, то с прислугой. На днях с бабами шкуры вымачивали, так ты прошёл мимо, сморщил от вони нос и отвернулся, будто противно тебе… Вива и Мэйгрид посмеялись, что, мол, наша участь для мужей быть незаметными, а мне совсем было не до смеха. Ты, Даллас, как с утра уходишь, так нет тебя до самой глубокой ночи, когда уже сплю.

— Так вот оно в чём дело! — демон сдержался, чтобы не рассмеяться. Он ещё крепче прижал к груди упирающуюся Гретхен, взял в руку её правую ладонь и расцеловал каждый пальчик. — Ты, женщина, вроде умная, а куриц всяких слушаешь. Завидно им, вот и зубоскалят. Клятвенно обещаю, что сегодня вернусь засветло, и внимание моё будет обращено только на тебя. До самого рассвета, так что береги силы и жди своего мужа, — погрозил он ей пальцем.

На прощание поцеловав жену, Даллас убедился, что она заперла двери, и направился к центральному зданию цитадели.

На дворе стояла середина весны — самое время для любовных утех и чувственных, бессонных ночей, но оттаявший от льда и снега Данноттар оставался погружен в глубокую зиму. Пришествие весны в Каледонии встречалось грандиозным пиршеством. Столы ломились от изобилия разнообразные яств, вина и эль лились щедрыми реками, а какой-либо сдержанности не было места. Именно на этом единственном празднике рабы могли вновь почувствовать свободу, и нередко им её даровали, если, разумеется, они оставались в клане, согласные стать частью его. Три дня и три ночи гудел Данноттар, встречая окончание зимы обильным чревоугодием, неограниченной попойкой и безудержными совокуплениями. Если же кто-то хотел уберечь свою самку от посягательств, запирал её в четырёх стенах, иначе никто не стал бы ручаться, что она уйдёт из обеденной палаты нетронутой. Каледонские празднества отличались от цивилизованных римских присущей варварам бесхитростной прямолинейностью. Конфликты разрешались посредством кулачных боёв, что приветствовалось пьяными выкриками хмельных воинов. Оружие приносить в зал запрещалось законом. Здесь же выбирали и символическую вестницу весны, вестницу начала новой жизни. Ею становилась та единственная из созревших дев, которая приглянется вожаку. Он публично лишал её девственности, чем посвящал в таинство взрослой жизни. Каждая мечтала попасть под чары красавца вожака и стать женщиной от копья могучего предводителя, ибо в том для юной данноттарки была великая честь. Порой вождь был столь щедр, что брал сказу нескольких, и воины потом с удовольствием брали их в жёны. Зачастую празднество еще было в разгаре, а молодая женщина уже была обручена. Потому весьма часто трехдневное застолье перетекало в брачные церемонии с дальнейшими попойками.