Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 97

Конечно, с обретением истинной Мактавеш мог изменить традицию, и в том не было бы ничего удивительного, но никто не предполагал, что торжество будет совсем отменено. Жители, пусть и знали, по какой причине, унывали, а собратья пуще смертных пребывали в молчаливом напряжении, ибо стоило взглянуть на Фиена, каждый понимал, дела с госпожой обстоят паршивей некуда.

Периодически между тёмными возникали стычки. Их никто не разнимал и не мешал выяснять отношения, старейшины не препятствовали драчунам. Мир хищников не приемлет слабости, но уж лучше дать возможность мордобитием спустить тёмным пар, нежели найдутся зарвавшиеся глупцы, кто посчитает, что вождь размяк, и, бросив ему вызов, станет оспаривать пост главы клана. О, нет! Не Фиена Мактавеша, в незыблемости власти которого не сомневались, оберегали старейшины. Древние демоны опасались его лютости, ибо страшно представить, на какую жестокость способен зверь, теряющий надежду.

Именно голодного и озлобленного зверя больше всего сейчас напоминал Фиен. Он часто отлучался, а возвращался в Данноттар мрачнее тучи. На Сумрака было жалко смотреть. Бока коня были разукрашены кровавыми отметинами, а пена у рта свидетельствовала, что вожак нещадно гнал скакуна. В конце концов ради спасения несчастного животного Далласу как-то пришлось приврать, что жеребец прихрамывает. Мактавеш выругался и затребовал другого. Впрочем, тот недолго прожил — на следующий же день, как только привёз жестокого своего седока в крепость, загнанный вусмерть, издох на глазах конюхов. Вождь остался равнодушным к его кончине, обвинив при этом дрожащих смертных, что подсунули ему дохлую клячу.

Но в последнее время Φиен никуда не отлучался. Зверем в берлоге он запирался в супружеских покоях и появлялся лишь затем, чтобы выслушать очередное донесение гонцов из разных уголков Каледонии, либо услышать новости о делах Данноттара. За это время случайностью погибли два воина тьмы — сорвались со скалы, коею под началом Квинта Мактавеша денно и нощно обтёсывали по приказу вожака. Острые рифы фактически срезали им головы, что Далласу виделось подозрительным. Один демон ещё куда ни шло, можно сказать, погиб по глупости, но двое и сразу — это выглядело уж совсем неправдоподобно. Однако вожак не придал смерти собратьев большого значения. Фиен будто бы здесь находился, но душа и все мысли его обретали совсем в ином месте. Что с госпожой Лайнеф, где она, жива ли вообще — никто не знал так же, как в последнее время не было известий от Алистара Кемпбелла. Далласу приходилось несладко, ибо основная масса повседневных забот крепости легла на его плечи.

— Даллас! — невесёлые мысли демона прервал подбежавший Молох. — Даллас, стой!

— Чего тебе?

— Что-то неладное с кобылой госпожи. Мечется в стойле, того и гляди, сама себя покалечит.

— Так, может, кого испугалась?

— Да кого ей пугаться-то? Она ж боевая, — запальчиво вознегодовал Молох.

— А я-то почём знаю. Вон конюхи есть, пусть они и решают.

— Они робеют, Лайнеф ведь лошадка. Норовистая и цены немереной.

— Ну, пойдём поглядим, — направился к конюшням Даллас. — Только этого ещё не хватало.

Гаура и вправду вела себя очень странно. Всем своим видом демонстрируя неудовольствие непонимающим её людям, кобыла поднимала голову и замирала. При этом уши её оттопыривались, а верхняя губа вздёргивалась, будто пробуя дёснами воздух на вкус. После этого необычного церемониала лошадь вдруг начинала буйно качать головой, ржать, нахраписто фыркать, агрессивно размахивая хвостом, и биться передними копытами о двери прочного стойла, грозясь себе же и навредить.

— Никак не угомоню eё, — доложился конюх. — Сдаётся мне, что слышит чего-то, господин, но ведь ненашенская кобыла, иноземная. Кто её разберёт. Что делать-то?

— Выпустить?.. — предположение осторожно сорвалось с губ воина и, не найдя ни в ком поддержки, неловко повисло в воздухе. Даллас озадаченно потёр шею, уставившись на Гауру. Она же истошно заржала, ударила копытом по земле и, раздувая ноздри, вполне осмысленно посмотрела прямо на демона.

— Выпускай, чёрт с ней! — удивляясь собственной смелости, демон махнул рукой. Конюх подлетел к стойлу, отворил засов и моментально отскочил назад. Белая лошадь, почувствовав свободу, выбежала из конюшни и, подняв среди смертных суматоху, стрелой понеслась через весь двор прямиком к центральным воротам крепости. В это время года в Данноттар ежедневно тянулись обозы с зерном, винами, иным провиантом и скарбом — данью, ежегодно собираемой с населяющих Каледонию пиктских и гельтских племён, а потому днём ворота зачастую были подняты. Завидев кобылицу, стражники кинулись было опускать их, но демон дал им отмашку, чтобы остановились.

— Что ты делаешь? Это ведь её лошадь! — привлечённый переполохом, за спиной демона вырос разозлённый Квинт.

— Надеюсь, то, что правильно, парень, — взирал Даллас на удаляющуюся от Данноттара одинокую кобылу с развевающейся на ветру белой гривой. — Если так, возможно, ты меня поблагодаришь, а если нет, лучше бы вождю об этом не знать.

От мысли, что с ним сотворит Фиен, если он ошибся, Далласу стало не по себе.

Глава 25. КАКОВО БЫТЬ БОГОМ

Налитые кровью глаза хищника неотрывно следили за женщиной, передвигающейся по девственно-голой после растаявшего снега земле. На расстоянии пятисот ярдов от поселения пиктов, находясь на вершине холма, совершеннейший убийца безошибочно выделил среди десятка людей свою самку. Он чувствовал её зовом крови, среди сотен запахов, гонимых встречным ветром, улавливал бесподобный аромат её плоти и цепким взором узнавал по манерным движениям. Он приходил сюда каждый вечер, иначе не мог. Ему нужно видеть её, осязать, дышать ею, и потому в ожидании, когда она уснёт, и наступит его время, на этой грёбаной высоте инкуб успел изучить и возненавидеть каждый камень и куст, каждую заледеневшую зимой и оттаявшую после её ухода травинку, каждый клочок принадлежащей ему земли. И эту скромную деревеньку со всеми её жителями он тоже ненавидел всей душой, как и проклятое время, которое опрометчиво затеяло с огненной тварью скверную игру. Оно превратилось в его заклятого врага, ибо цинично пытало неизвестностью, с садистским наслаждением нашёптывало о его роли пассивного наблюдателя. Но ради неё, ради жизни своей возлюбленной он согласился и на этот унизительный удел. Он подыхал без неё мучительно и осознанно. Даже отягощённая бременем, она оставалась настолько ему желанна, что при виде отдалённого её силуэта у него моментально вставал член. Словно вор, он пробирался по ночам к ней в брох и спящую удерживал в объятиях. От нестерпимого голода всё плыло перед глазами, но, зная, чем рискует, инкуб никогда не пригубит и капли её сил.

В тот злополучный вечер, когда истинная ослепла, всё переменилось. В демоне тьмы будто что-то надломилось, порвалась некая невидимая нить, связующая его с мечтой об этом младенце. Его отпустила ненависть ко всему окружающему, ибо какое ему дело до них? Время больше не волновало своим неровным течением — оно утеряло над ним какую-либо власть. Бессмысленный хаос, в котором до сих пор пребывал инкуб, упорядочился в жестокое, но необходимое решение. Потом, когда-нибудь, он вымолит у своей женщины прощение, но сперва расправится с убивающим её плодом. Да, Фиен не верил более предостережению друида, но он верил в себя, и единственной причиной, по которой оттягивал роковой момент, была надежда, которая ещё теплилась в Лайнеф. До последнего дня он позволит своей женщине лелеять её, до того крайнего момента, когда и в принцессе иссохнет её родник.

Мактавеш больше не появлялся вблизи поселения пиктов.

Всё самое необычное происходит с нами тогда, когда меньше всего на что-то надеешься и ждёшь. Вот так просыпаешься с утра, смотришь на всё, что тебя окружает, и вдруг замечаешь, что привычное трескается скорлупой обыденности, трещит и лопается, а под ней нечто новое и неизвестное тебе, от того пугающее, но неимоверно притягательное грозящими переменами.